Однако миланцы с болонцами без труда добрались до Форли. Катерина едва ли не каждый час обменивалась через гонцов сведениями с командирами объединенной армии. Она благоразумно приказала им остановиться подальше от города, чтобы не смести его с лица земли. Внутреннее чутье подсказывало графине, что горожане скоро захотят помириться с нею.
— Я вовсе не желаю править руинами, — твердила Катерина.
Через несколько дней из Рима действительно явилось войско. Пятьдесят человек под золотисто-синими штандартами Риарио. Папа Иннокентий был не настолько глуп, чтобы отправлять на смерть тысячи своих воинов из-за какого-то жалкого клочка земли в Романье. Зато кардинал Рафаэле Риарио, узнав, что тетушка с детьми находится в смертельной опасности, отрядил в помощь несколько человек из своей личной гвардии.
Встревоженные жители и, без сомнения, перепуганный Савелли наблюдали, как опустился мост крепости Равальдино и кавалеристы Риарио стройными рядами въехали внутрь, чтобы сражаться под началом Катерины Сфорца, своего нового командира.
Уже гораздо позже мы узнали, что, услышав новость, братья Орси и капитан Ронки поскакали к воротам Святого Петра, где в маленькой башне держали детей и слуг Катерины. Заговорщики хотели убить всех, однако стражники понимали, на чьей стороне сила, и встретили Орси градом камней и угроз.
В ту же ночь пришедшие в отчаяние убийцы Джироламо оставили всякую надежду и бежали куда-то на восток вместе со своими приспешниками.
На рассвете следующего дня мы с Лукой проснулись от чудесного звука — городской колокол звонил, созывая всех на главную площадь. Мы поспешно оделись и побежали по лестнице на стену, где, повернувшись к нам спиной и глядя на город, уже стояла Катерина. Она держалась за каменный зубец, лучи восходящего солнца пронизывали прозрачную ткань рубашки, под которой вырисовывалось тело сильной двадцатипятилетней женщины.
Мы с Лукой сразу подошли к ней. Она чуть повернула к нам голову — лицо ее было серьезно, глаза блестели от непролившихся слез. Не в силах вымолвить ни слова, графиня снова посмотрела на Форли, залитый розовым светом восходящего солнца.
Колокол все гудел, однако его громкий звон уже скоро заглушил мощный крик народа, запрудившего улицы:
— Оттавиано! Оттавиано! Да здравствуют Риарио! Да здравствует правительница Форли!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
За несколько следующих дней как будто сами собой вернулись почти все вещи, украденные из палаццо Риарио. Катерина отослала присмиревшего монсеньора Савелли обратно в Чезену, но конфисковала артиллерию, которую святой отец привез с собой в надежде заполучить Форли. Члены городского совета поклялись в верности Катерине, хотя сидели сложа руки и дожидались, чем закончится борьба между Савелли и братьями Орси, пока мы были в Равальдино. Катерина вежливо выслушала их излияния, а потом сообщила, что все они смещены со своих должностей. Жители города потеряли право на самую малую толику самоуправления. Отныне законом являлось лишь слово госпожи Форли. Так будет продолжаться до тех пор, пока ее десятилетнему сыну Оттавиано не исполнится двадцать один год.
Катерина напомнила своим подданным, что обладает настоящей силой. Она поклялась, что никогда в жизни ноги ее не будет в Дуомо, священники которого отказались принять изуродованные останки Джироламо в ночь его убийства. Графиня объявила, что теперь главной церковью Риарио будет базилика Сан-Меркуриале. Там были проведены несколько благодарственных месс, после чего торжественная процессия в честь Оттавиано обошла городскую площадь. Народ, собравшийся там, смотрел, как отца братьев Орси, уважаемого патриарха Андреа, знавшего о заговоре, но не предупредившего графа Джироламо, живьем изрубили на куски. Катерина присвоила поместья всех сбежавших заговорщиков и назначила награду в тысячу дукатов за их поимку и возвращение. В то же время она наградила Фео, стражников из башни над воротами и всех остальных, кто помогал ей в годину бедствий. Еще госпожа доказала людям, изумлявшимся тому бессердечию, с каким она наблюдала за четвертованием старика Андреа, что умеет быть не только безжалостной, но и снисходительной, и понизила налоги.
Луффо Нумаи, верность которого поколебалась в первые дни после убийства Джироламо, но стала еще крепче, когда он понял, что у братьев Орси нет военной поддержки, устроил для Катерины и ее семейства пышный пир. Он отчаянно пытался доказать, что достоин благосклонного внимания графини, поэтому угощал нас целую неделю, не отходя от Катерины и при каждой удобной возможности предлагая ей свои услуги. Графиня терпела его — Нумаи знал, о чем говорит и думает народ, — тогда как мне приходилось изобретать уловки, чтобы спасаться от его гнусных приставаний.
Что касается палаццо Риарио, Катерина наотрез отказалась возвращаться туда. Убийство мужа слишком сильно напоминало ей о кровавой кончине отца. Доходы от конфискованных поместий заговорщиков позволили моей госпоже устроить прекрасные апартаменты в самой высокой башне Равальдино, где она жила, ночевала и хранила самое ценное. Графиня вознамерилась больше не терять того, что имеет, и еще тверже решила никогда не подвергать себя и детей смертельной угрозе. Там, где это было возможно, окна открывались на панораму величественных Апеннин. Моя госпожа с большим удовольствием обставляла свои покои предметами, которые ничем не напоминали о Джироламо и потерянном Риме.
— В кои-то веки у меня действительно есть свое жилье, — сказала она мне.
— Настоящий парадиз, — пробормотала я.
В ее глазах загорелся веселый огонек, она улыбнулась и подтвердила:
— Точно, рай. Парадиз.
С того дня мы ни разу не именовали эти апартаменты иначе.
Прошло несколько относительно мирных лет. За это время Бьянка, дочь Катерины, превратилась в красивую юную женщину, Оттавиано и его младший брат Цезарь стали подростками. Когда ей того хотелось, графиня заводила любовников, но ни один из них не сумел по-настоящему завоевать ее сердце. Зато грязные слухи стремительно распространились по всей Романье. Лодовико Миланский писал ей суровые письма, в которых заявлял, что скандальное поведение Катерины не только позорит ее перед всеми, но и может привести к потере собственности, поскольку над ней имеется высший правитель, Папа.
Моя госпожа прочитала письмо, плюнула на него и швырнула на пол.
— Я все делаю втайне, тогда как мой дядя меняет любовниц, не скрываясь, прямо под носом у жены! — бушевала она. — Неужели Лодовико думает, что я меньше Сфорца, чем он? Если я женщина, то не могу любить того, кого хочу, хотя, как и он, рождена, чтобы править?