качестве залога выдать золото. Я сказал, что не очень доверяю золоту, что война в мире перевернёт наши представления, будто бы только золото приносит счастье и власть. Мэрфи пришёл в ужас от таких речей, он решил, что перед ним человек с опасными идеями, и готов был повернуть домой. Я понял: умнее будет больше не касаться этой темы, ведь золото, как известно, для американских капиталистов — сам господь Бог и подрывать их веру кощунственно. Больше я не заикался ни о золоте, ни о политике, наши отношения стали приятельскими, даже дружескими. Мэрфи был компанейским человеком, он жил по принципу «пользуйся случаем», любил вкусно поесть, хорошее вино, гаванские сигары, пирушки и весёлых людей.
Я по телеграфу пригласил в отель «Ройаль» русского посла Неклюдова[588], членов русского посольства и других важных лиц на обед в честь г-на Мэрфи. Обед прошёл в праздничной обстановке. Хорошие вина и великолепный коньяк привели Мэрфи в отличное настроение, Стокгольм показался ему замечательным городом.
Через Хапаранду мы приехали в Петроград[589]. Там у нас состоялось несколько встреч с директорами «Русско–Азиатского банка»[590]. Они показали всё, что могло нас заинтересовать. Мы побывали на фабриках и заводах, в учреждениях, на электростанциях, в больницах, переполненных ранеными, в театрах, музеях и т. д. Жизнь в Петрограде била ключом. Театры и рестораны процветали. В битком набитых ночных кафе играли цыганские оркестры. Шампанское лилось рекой, столы ломились от необыкновенных яств. Сказочно красивыми были туалеты дам и украшавшие их драгоценности. На спекуляциях военными поставками сколачивались миллионные состояния, и щедрые от природы русские сорили направо и налево легко добытыми деньгами. Светские дамы ходили в скромных платьях сестёр милосердия, от чего красота этих женщин становилась особенно заметной. Их можно было видеть повсюду, где билось сердце высшего общества.
Из Петрограда мы отправились в Москву[591], здесь всё повторилось. Устроенный нам пышный приём носил некоторый налёт официальности. Сильное впечатление на Мэрфи произвели некоторые промышленники и купцы, с которыми мы познакомились. Один из них, сибиряк по фамилии Второв[592], ворочал такими крупными делами, что привёл бы в изумление даже предприимчивых американцев.
Мэрфи был очень доволен тем, что смог увидеть и узнать. Он оказался наблюдательным человеком, его отчёты были очень содержательными и деловыми. Сам он тоже произвёл на русских сильное впечатление, им нравились его манеры и лёгкий характер. Именно этот Мэрфи через несколько лет руководил расследованием дела Крейтера[593] в Соединённых Штатах (XXI).
Мы вернулись в Нью–Йорк[594]32. За три месяца, проведённых вместе[595], мы стали хорошими друзьями, но я никогда не заговаривал с ним о золоте. В связи с нашим возвращением президент «Гаранта траст компани» г-н Чарльз Сэбин[596] устроил обед в «Метрополитен клаб», на котором присутствовал весь директорат. Меня попросили рассказать об обстановке в России и дать оценку возможному торговому обмену с этой страной. Моё сообщение прерывалось аплодисментами. Между прочим, их вызвали следующие слова: «Нас огорчает, что в Америку хлынуло золото. В обмен мы должны требовать товары». Я взглянул на Мэрфи и спросил, помнит ли он наш спор на борту парохода. В ответ он только расхохотался.
После сообщения и отчёта Мэрфи в «Гаранти траст компани» было принято решение предоставить российскому государству заём на 200 млн. долларов. Это произошло ещё до вступления Соединённых Штатов в войну. Для составления контракта банк направил в Россию в качестве полномочного представителя одного из своих юристов, г-на Рольфа Мэрша[597] Ему было около 45 лет, он являлся другом г-на Сэбина и пользовался у него особым доверием. Я предварительно обсудил технические вопросы этой сделки с руководителем международного отдела компании г-ном Максом Мэйем[598]. Американец Мэй был немцем по происхождению и знатоком своего дела. И вот мы вновь направились в Россию, как и три месяца назад. Г-н Мэрш был более серьёзным человеком, чем Мэрфи, и не употреблял спиртного. Но он любил танцевать.
По прибытии в Петербург мы попросили аудиенции у министра финансов[599]. Мэрш был очень доволен оказанным ему приёмом и телеграфировал в «Гаранти траст» и своей жене, что всё идёт хорошо и он скоро будет дома. Дни шли за днями, а результатов не было. Постоянно говорилось: «Завтра всё выяснится». Проходили недели, результатов не было. Никто не знал, от чего всё зависит. Русские хотели получить заём, теперь им его предлагали, а они его не принимали. Недели переходили в месяцы. Мэрш стал нервничать. Неопределённость и ожидания могли вывести из себя кого угодно. Он каждый день писал письма и посылал телеграммы своей жене. За это время я несколько раз побывал в Стокгольме по делам «Нового банка», а Мэрш всё ходил и чего–то ждал, дела его были плохи. Он пустился в весёлую жизнь и, что хуже всего, начал пить. Через 8 месяцев русские согласились подписать заём на 50 млн. долларов сроком на 3 года с рентой в 6 1/2%[600]. Заём предоставлялся консорциумом, в который входили «Гаранта траст компани», «Нэйшнл сити бэнк»[601] «Дж.П. Морган»[602], «Киддер Пибоди и К°»[603] и «Ли, Хиггинсон»[604]. Это был первый заём, полученный Россией от Америки. Несмотря на то что заём был не столь велик, как я ожидал (и всё из–за нерешительности русских), мне лично он принёс успех. Яльмар Брантинг писал в газете «Сосиаль–Демократен»: «Благодаря российскому займу Улоф Ашберг стал признанным финансистом мира». В это же время я организовал в Соединённых Штатах заём для покупки товаров «Русско–Азиатскому банку».
Я с головой ушёл в свои дела и постоянно был в разъездах, в 1915 году я провёл в поездах и на пароходах 245 дней, семейная жизнь разрушалась. Жена этого не выдержала и потребовала развода[605].
В «Русско–Азиатском банке» я впервые встретился с руководителем крупной фирмы «Сименс»[606]44 в России Леонидом Красиным[607], и скоро мы стали друзьями. Первые десять лет советской власти он играл в ней важную роль.
В Стокгольме я часто встречался с послом Неклюдовым, он свёл меня с видными русскими деятелями. У него я познакомился с Протопоповым[608], когда тот через Стокгольм возвращался в Петроград из–за границы. Он был товарищем председателя Государственной думы и последним при царском режиме министром внутренних дел. Моя встреча с Протопоповым[609] породила слухи, будто бы я посредничал при передаче мирных предложений между немцами и царским правительством[610]. Эти слухи