Суил.
Что он находится здесь тысячу лет.
Что я каким-то образом проделала дыру во времени и пространстве. Большую дыру.
Что огромная драконша была последним фрагментом, необходимым Суилу, чтобы пазл сложился. И я отдала ее ему. Принесла на блюдечке.
От этой мысли меня охватывает паника. Мое сердце начинает колотиться как бешеное, и я не могу вспомнить, как надо дышать.
Мы сражались с драконами времени, одержимыми стремлением выжечь нас из этого времени и пространства. Так что неудивительно, что они были так не похожи на тех драконов, которых я встречала в Кэтмире. Они совсем другие. Я уже и так знала, что они не перевертыши, меняющие обличья, – но такое? Вид драконов, созданный богом времени для одной-единственной цели – чтобы они находили и уничтожали всех тех, кто портит его творение?
Вот только как быть с тем, что Суил каким-то образом ухитрился прожить здесь тысячу лет, несмотря на этих самых драконов? И если это так, то почему он выглядит как актер массовки из «Лихорадки субботнего вечера»? И как ему вообще удалось так долго прожить? Ведь волшебники времени не бессмертны, не так ли? Надо думать, они живут столько же, сколько ведьмы и ведьмаки, столько же, сколько другие обыкновенные люди, так каким же образом, черт возьми, ему удавалось так долго обманывать смерть?
Все это лишено всякого смысла.
Вот только… Я вспоминаю то, что слышала, пока жила здесь. О людях вроде нас, которые появлялись здесь раньше.
Неужели драконы времени всех их сожгли? Или Суил убивал драконов времени, охотившихся на них, чтобы продлевать себе жизнь?
За моей спиной, прерывая ход моих мыслей, звучит громкий плач, и, оглянувшись, я вижу потрепанного Луми, сидящего на земле и обнимающего тело Оребона. Из груди его рвутся самые ужасные рыдания, которые я когда-либо слышала.
Кауамхи держит Оребона за руку, и по ее лицу текут тихие слезы.
– Ему не было никакой нужды это делать, – шепчет она, когда наши взгляды встречаются. – Ему не было никакой нужды убивать его.
Я киваю, потому что она права. У Суила не было причин убивать Оребона, он сделал это только ради того, чтобы преподать нам урок. И мы никак не могли остановить его, потому что понятия не имели, что он задумал.
– Мне очень жаль, – говорю я ей и Луми. – Мне очень-очень жаль.
Но Луми безутешен, он продолжает рыдать, раскачиваясь и обнимая тело своего друга.
Я поворачиваюсь к Хадсону, который подошел к останкам Дымки. Как и трубадуры, он тоже опускается на колени. И, обняв, прижимает ее к груди. Когда он делает это, блестящая красная лента, которую она надела сегодня вечером, полощется на ветру. И по его телу пробегает дрожь.
– Прости меня, – шепчет он ей. – Прости. Прости.
– Хадсон. – Я обнимаю его за плечи. – Это не твоя вина. Как и все остальное.
– Я не предвидел этого, – говорит он. – Я знал, что с этим говнюком что-то не так, но он казался мне безобидным. Я не остановил его, и теперь… – Его голос срывается, и он, прочистив горло, пытается снова: – Теперь она погибла. И Оребон тоже. И я ничего не могу с этим поделать.
– Мы сможем остановить его, – возражаю я, обращаясь к Хадсону, а также к Луми и Кауамхи. – Это не сойдет ему с рук.
Кауамхи фыркает:
– И как же мы это сделаем, Грейс? Мы не можем поймать его. Твой вампир, хотя он самый быстрый человек во всем нашем королевстве, не может даже приблизиться к нему. Как мы можем остановить того, кто способен убить нас в любой момент, притом убить тогда, когда мы этого не ожидаем? Это невозможно.
Я хочу сказать ей, что нет ничего невозможного, но затем смотрю на Оребона, на Дымку и понимаю, что это не так. Некоторые препятствия действительно непреодолимы, и мы ничего не можем с этим поделать.
– Мне очень жаль, – шепчу я Хадсону, прижав его к себе и целуя в шею.
Все его тело содрогается от напряжения, потому что он изо всех сил старается не дать воли своему горю. Он не плачет, не рыдает, а просто держит и свой гнев, и свое горе в себе, как будто это для него привычное дело.
Мне странно видеть его таким – и это разрывает мне сердце. До сих пор он был моей опорой – человеком, на которого я могла рассчитывать всегда, несмотря ни на что.
И он всегда поддерживал меня – при любых обстоятельствах.
И мне больно – очень больно – видеть его таким разбитым. Я обнимаю его еще крепче, пытаясь уменьшить его боль, заставив его разделить ее со мной.
Но это же Хадсон, который всю жизнь держал свою боль в себе, никогда не помышляя о том, чтобы просить кого-то о помощи или поддержке.
Я не позволю ему вести себя так и дальше. Я не хочу быть девушкой, которая сидит сложа руки, когда ее парень страдает. Ну уж нет, благодарю покорно.
– Я люблю тебя, – шепчу я, осыпая поцелуями его щеку, его подбородок, его шею. – Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.
Он кивает, прижавшись головой к моему плечу, но, кажется, мои слова не действуют на него. И, похоже, не уменьшают его боль.
Мне тошно от этого, почти так же тошно, как и от сознания того, что мы ничего не можем сделать. Не можем противостоять Суилу.
– Что же теперь будет? – спрашивает Кауамхи, вытирая слезы со щек. – Когда он пройдет через барьер и изменит события, произошедшие сотни лет назад, что это будет значить для нас?
– Не знаю, – отвечаю я, качая головой. – Возможно, ничего, а возможно, очень многое. Я понятия не имею, действуют ли события, происходящие в одном мире, на другой.
На лице Кауамхи отражается сомнение, но Луми впервые за все это время отрывает глаза от тела Оребона.
– С нами не случится ничего, – тихо произносит он. – Но как насчет вас? Вы не из нашего мира, и ваше существование зависит от того, что происходило в вашем мире. Что, если он изменит там что-то такое, что в конечном итоге поменяет всю вашу жизнь – или сделает так, чтобы вас вообще не существовало?
Глава 123
Встречай все с улыбкой и благостью
– Хадсон –
Поначалу слова Луми не доходят до меня, потому что я думаю обо всем, что запорол за прошедший год, обо всех ошибках, которые совершил.
Мне надо было настоять, чтобы Дымка осталась сегодня в гостинице.
Я знал, что сюда явится драконша, знал, что она разъярена и опасна. Я не имел права разрешать Дымке выйти в город, как бы она ни настаивала.
Я должен был раскусить Суила.
Послушав, как он пытается оправдать свои поступки, я ясно вижу, что он настоящий социопат. Я всегда видел, что он самовлюбленный нарцисс – это очевидно любому, – но до сегодняшнего вечера я не осознавал, насколько он себялюбив.
Мне не следовало соглашаться, чтобы в нашей схватке с драконшей приняли участие трубадуры.
Да, я знаю, что они хотели помочь, но у них же нет никаких сверхъестественных способностей. К тому же у Луми и Оребона есть ребенок, и они не просто люди, они родители. Они были такими легкими мишенями – сначала едва не погиб Луми, потому что я был не готов к тому, что драконша схватит его. А затем погиб Оребон, потому что я был недостаточно проворен – и потому, что я не предугадал, что собирается сделать Суил.
Я должен был это предвидеть.
Я должен был все это предотвратить.
И теперь погибли трое – женщина, которая попыталась спасти Луми, Оребон и Дымка. Только что они были живы – и вот их уже нет, и я не сделал ничего, чтобы их защитить.
Не попытался их спасти.
– Я люблю тебя, – шепчет Грейс, и мне хочется спросить ее почему.
Я подвел ее. Я подвел всех. И из-за этого погибли люди. За что вообще можно меня любить, если я не способен предугадать такое?
– И зря, – говорю я ей, высвободившись из ее объятий. Я знаю, она пытается утешить меня, но каждый ее поцелуй, каждое ее объятие, каждое ласковое слово, которое она шепчет, напоминает мне, что я этого не достоин.