– Мы сейчас, – сказал Жан, поднимаясь из-за стола.
Раймунд достал письмо и прочитал его.
– Понятно! Чем могу помочь? – спросил он.
Раймунд пояснил.
– Ничего, друг, пройдем, – весело крикнул он, – у меня дядька – дровосек и полно братьев. Едем! Только скажу Мари, что скоро вернусь.
Чтобы наверстать время, гнали коней всю ночь. Только под утро, когда лошади выбились из сил, да и сами они еле держались в седлах от усталости, встретив по дороге грязный трактир, подремали за столом, пока хозяин переседлывал лошадей.
Дядька с понятием встретил рассказ племянника и сразу же снарядил коней и повозку. В лесу они остановились около одного могучего дерева, на котором была зарубка. Это был знак, что дерево можно рубить.
– А ну, покажи свое умение, – подавая Раймунду топор с длинным топорищем, сказал Жан.
В юности Андрей довольно часто занимался рубкой деревьев, поэтому дело было ему не в диковину. Поплевав на руки, он пошире расставил ноги, оглянулся назад – не задеть бы кого, примерил топор к стволу, и пошла рубка. Щепки летели с такой силой, что, попади в глаз, выбили бы за милую душу.
К вечеру повозка полностью была загружена чурками и увязана.
Они переночевали у дядьки и еще до петухов двинулись в путь. Наступил четверг. Чем ближе они подъезжали к цели, тем сильнее была охрана. Но вид двух могучих дровосеков с огромными топорами в руках не мог не внушить доверия и их пропускали.
Рассвет наступил быстро, но кони еле тянули огромную повозку. А до церкви было еще далеко. Народу вокруг нее собралось множество. Он сбежался со всех ближайших сел. Теперь охране пришлось теснить толпу, пробивая дорогу для жениха и невесты.
Торжествующий Тибо выглядел просто молодцом. На нем был костюм черного бархата с бриллиантовыми пуговицами, которые в солнечных лучах горели так ярко, что резало глаз. Черная шляпа с белым страусиным пером делала его лицо загадочным и даже красивым. Вот только фигура… да кто обращает на это внимание.
– Красавец, – шептал народ.
Это доносилось и до ушей жениха и поднимало настроение. Он чувствовал, что больше никто не в силах отобрать у него его счастье.
Показалась невеста. И все взоры с жениха переметнулись на нее.
– О, как она прекрасна! – понеслось с первых рядов.
Эти слова передавались вглубь и нарастали снежным комом. Что мог чувствовать в эти минуты жених? Он сгорал от счастья. Она… его!
Вот они переступили через порог, ударили колокола. Службу вел сам епископ.
– …мессир граф Шампаньский, – громко провозгласил он, – желаешь ли взять в жены…
– Да!
– …Агнесса де Водан, желаешь ли ты быть женой достопочтенного мессира графа Тибо Шампанского?
– Неет! – вдруг раздался в церкви громовой голос.
Все на мгновение замерли, повернули головы. Невеста вырвала руку и, приподняв подол, ринулась к выходу.
– Раймунд! – крикнула она и бросилась к нему на шею.
– Нет! – топая в ярости ногами, кричит Тибо.
Руки его друзей потянулись к шпагам.
В эту минуту в церковь вошел гигант в гвардейской форме и торжественно провозгласил:
– По повелению короля капитану графу де Буа надлежит немедленно отправиться в ставку его величества! – и вручил ему свернутый в трубку приказ с большой королевской печатью.
Вид королевского приказа с огромной печатью как ушат ледяной воды отрезвил буйные головушки как жениха, так и его друзей.
Невеста сама выбрала своего суженого при всем честном народе. Такова воля Всевышнего. Против него святой король никогда не пойдет. А кто осмелится, того ждет… инквизиция, введенная этим королем. Она не шутит.
ГЛАВА 52
Ставка Людовика находилась севернее Эг Морта и представляла собой дом, средний между дворцом и строением зажиточного юриста типа де Фонтена. Туда прибыли: принц Карл Анжуйский, маршал Франции Ферри Патэ, принц Филипп, епископ Герен де Руа, графы Дре, Сансерр, Сен-Поль, Боже, назначенный от ордена магистром де Молэ, Суассон, Вержи; коннетабли – Дре де Мелло, Матье де Монморанси.
Они сидели молчаливые, сосредоточенные, ибо понимали, что стоят перед чем-то таинственным, непредсказуемым. Неизвестность устрашающе действовала на них. Все знали, что король молится. И терпеливо ждали, что он вымолит.
Совет собрался в разгаре зимы. Если для северян это имело какое-то значение, то здесь, на юге, порой мало замечали разницу во временах года. Но в эти дни даже сюда, на юг, докатились холодные волны. В зале, где собрался королевский совет, развели в камине огонь. Бесновавшиеся языки пламени, дразня своей веселостью этих угрюмых мужчин, задиристо потрескивали, как бы говоря им: «Чего печалитесь? Жизнь прекрасна, сеньоры!» Но сеньоры не слышали их призыва. Только один Монморанси поднялся с кресла и подошел к очагу. Он протянул к нему озябшие руки и стал задумчиво смотреть на огонь, словно ища в его пляске ответ на свои думы.
– Его величество король! – неожиданно громко провозгласил незаметно вошедший шталмейстер. Весь совет вздрогнул. Монморанси метнулся к своему месту.
Король вошел стремительно. И не один. За его спиной маячила высокая фигура капитана. Людовик прошел к креслу, а граф Роберт де Буа направился к креслу, пустовавшему рядом с маршальским. Все поднялись. Король жестом руки усадил совет.
Лицо его было красным, глаза, как показалось некоторым, расширены. Он был чем-то возбужден. Неужели неудачный разговор с небом? Не то поняв настрой совета, не то по наитию, но он как бы встряхнулся и усилием воли подавил свои эмоции.
– Сеньоры, – после затянувшейся паузы начал король спокойным голосом, – мы на пороге великого свершения. Мы начинаем борьбу за целый континент. Мы несем свободу, мы несем правду, мы несем самое главное наше достижение – веру. Нашу Христову веру. Задача любого христианина – протянуть руку ближнему, помочь ему овладеть истинной верой. Да найдем его душе покой и вечное блаженство, – говоря эти слова, он встал, достал из обшлага платок и вытер лицо.
Такое внезапное окончание удивило тех, кто внимательно слушал его речь. Люди начали переглядываться. Оглянулся капитан и… остолбенел, увидев здесь графа Боже. Взгляды их встретились. Роберт заметил его полупрезрительную улыбку. Боже отвел взгляд. Его пальцы нервно застучали по подлокотнику. И так громко, что маршал толкнул его ногу.
Роберт оглянулся по сторонам и заметил, как король отвел от него взгляд. Больше он в сторону Боже не смотрел, а совет стал обсуждать предстоящую высадку на африканском побережье. Брат короля Карл Анжуйский рассказал, что лично встречался с эмиром Эль-Мостансером и тот заверил его, что тунисцы желают видеть себя христианами и помощь его величества придаст этому событию ту долю уверенности в справедливости этого шага, которой так не хватает его подданным. И на радостно-возбужденной ноте он закончил речь такими словами: