Ведь это же ребенок. Она не могла сказать ничего плохого!..
Нина вдруг перестала смеяться.
— Не переведу! — сказала она строго.
Сошников пожал плечами, налил себе еще чашку вина. Он же видел, что Нина посматривала на бутылку с нетерпением, словно поторапливая: кончится вино — кончатся посиделки, ему придется встать и прекратить это ползание в потемках. Впрочем, в бутылке и оставалось немного.
Где-то за стеной раздался шум. Вернее шумели уже давно, но теперь у кого-то из соседей скандал явно набирал обороты. Сошников вопросительно посмотрел на Нину, хотя на душе полегчало — хоть какое-то действо, способное и ему самому придать некоторой показушной озабоченности.
— Это ничего, — быстро заговорила Нина. — На самом деле они хорошие люди. Андрей Петрович и Петр Петрович. Братья… Два брата-акробата. Не смейся, они правда бывшие цирковые акробаты. — И сама же нервно засмеялась. — У них был даже свой номер. Ну а потом водка…
— Понятно.
— Представляешь, они были нашими соседями в доме на Преображенской. А когда нас переселяли, то переселили всех сюда, им дали две комнаты дальше по коридору, а нас с Лялькой поселили здесь. У них еще мама была жива, но она совсем недавно умерла. Отец умер еще в том доме, а мама уже здесь… И все водка.
— Понятно.
Помолчали. Он не знал, о чем говорить, все темы вели в нелепую пустоту.
— Однако, домом ты этот барак сильно называешь, — сказал он. — Если честно, я не предполагал, что Земский тебя сюда переселит. Да еще каждый час по голове проезжает поезд.
— Но только здесь все равно лучше, — спокойно согласилась Нина. — Здесь и газ, и вода, и, представь себе, какие-никакие удобства… Но главное, мне здесь спокойнее.
— Постой-ка, ведь вы с Лялькой здесь прописаны, да? Но прописка, конечно, временная?
— Да, временная. А что?
— Так, ничего.
Они замолчали. Он, наконец, почувствовал, что грань уже пройдена, пора было удалиться. Да тут еще зазвонил его мобильник. Звонила Ирина. Он с досадой взглянул на часы, было начало восьмого, солнце стояло еще высоко, вечер не чувствовался. Он ответил жене несколько недовольно, жестко, и как-то эти интонации нехорошо уловились Ниной — он заметил.
— Да… — сказал он. — Да, скоро освобожусь. Да.
Выключил мобильник, поднялся:
— Мне пора… Лялька, кнопочка, выздоравливай!
Поплыли принужденные улыбки. Он надел жилетку, направился к дверям. Нина поднялась провожать. Вышли в коридор, который был заставлен, так что оставался только узкий проход. Соседи, кажется, затихли. И вот уже у самого входа он спросил:
— Но что же все-таки сказала Лялька?
Нина пожала плечами и ответила неопределенно, скорее даже совсем равнодушно, хотя и равнодушие в такой ситуации могло быть неосознанной игрой:
— Она сказала, что ты будешь ее папой.
— Вот как? — Он удивился. — Прямо так и сказала — утвердительно?
— Ты ей понравился, — улыбнулась она.
— А тебе? — брякнул он, сам же стушевался и вдруг проговорил совершенно досадное, ненужное, да еще с поспешностью:
— Одно твое слово, я все брошу.
— Зачем ты говоришь такие вещи…
Он постоял еще с минуту, не глядя все-таки на нее, потупившись, держась за дверной косяк. После этого ушел.
* * *
В конце концов вся эта нелепица перемололась, за пару месяцев улеглось, и неловкость прошла. Может быть, осталось немного горьковатых крупиц, но вот уже что-то похожее на прежнюю взаимную доброту, которая устанавливается между хорошими коллегами, вернулась к ним. Хотя, конечно, на стройке Сошников больше не появлялся. И жестом это не выглядело нисколько. Просто он перестал испытывать потребность загонять самого себя. И с женой, кажется, стало налаживаться — их общее знание будто отодвинулось в темный угол, так что Сошникову вернулось даже что-то похожее на ровное расположение духа. А вскоре и работа с рекламированием Центра и поиском спонсоров закончилась, смета была закрыта. Разговоры в редакции только о том и шли, что строительство близко к завершению. Сошникову на глаза попадались в газете фотографии Центра, но он особенно не всматривался, он к этому времени уже писал пустячные рекламные статейки, какими были переполнены все газеты области, а соответственно и заработки его снизились раза в четыре. Жизнь возвращалась в прежнее русло.
Но вот что он с удовольствием отмечал, так это то, что тепло в этом году держалось до конца ноября и обещало перевалить на декабрь. Вместо снега на черных размокших городских клумбах осенние цветы принялись распускать свои синие и фиолетовые неброские бутончики, как-то пасмурно сливаясь с дождливым пейзажем города и с серым небом. А к добру ли все это было, никто не ведал.
В один из таких непроницаемо пасмурных дней Сошников оказался недалеко от Преображенской улицы. Его стало подмывать пройти тот небольшой квартал, который отделял его от недавнего прошлого. Он самому себе говорил, что делать там нечего, хотя и можно было одним глазком взглянуть на то, что там нагородили «горе-строители». Исключительно, чтобы потешить любопытство… И пока он так рассуждал, пока тянулись те сорок минут, которые он вынужден был ждать до открытия одной из чиновничьих организаций, куда нужно было идти за интервью, ноги его непринужденно сами шествовали в нужное место. Благо и дождя не было и топать вот так, задумавшись, в полном безделье по мокрому асфальту было даже приятно.
Он прошел многолюдный перекресток, повернул на ту улицу, где возвышался внушительный банк сплошь в сверкающих черных стеклах, таких же тонированных, как и в припаркованных автомобилях трудившихся в этом банке процентщиков. Еще немного и по левую руку открылась старая ухоженная церковка, и уже за ней Сошников будто оказался в маленьком уголке Дании. На месте старого дома красовался нерусский урбанизированный трехэтажный терем сытого бюргерского вида — лимонные стены, пластиковые ряды окон, готовая вспорхнуть крыша, укрытая металлочерепичными крыльями. На мгновение показалось, что чердачное окошко, примостившееся на крутом скате, сейчас откроется, из него выглянет аккуратная Герда в современном деловом костюме и белой блузке, с сотовым телефоном, вместо корзиночки с цветами, в одной ручке, а другой ручкой издали помашет делопроизводителю Каю, выглядывающему из верхнего окна банка.
Не было ни чудовищных сараев перед домом, ни корявых, уже лет пятьдесят как бесплодных яблонь, ни канав, ни троп в колдобинах, ни зарослей бурьяна, ни уличного сортира, ни груд мусора… Перед фасадом удобная парковка под барочными фонарями, выложенная декоративной плиткой; красивые низкие бордюры под гранит; небольшой скверик — с двумя под то же барокко лавками, с такими же фонарями возле каждой; газоны с вспухшей землей. Несколько можжевельников, воткнутых в черную землю, вероятно, совсем недавно. Территория была огорожена довольно высокой,