Как воевали вы за тех, кто впадал в такое безысходное состояние!
И многие вам обязаны жизнью.
У нас не было для вас дополнительных порций конины, сухарей, мы давали вам столько, сколько брали себе, и ни капельки больше, но вы держались на ногах. Держались все поголовно. Это было чудо!
Чудо имеет объяснение: вам некогда было умирать.
Как вы часто просились в бой! Я, ваш командир, признаюсь сейчас, посылал вас в партизанские засады неохотно. Вы нужнее были в лагере, нужны, чтобы не погас огонь в глазах отпаявшегося, чтобы не застыло еще одно сердце.
* * *
Я хорошо ее помню: высокую, худую, с немного удивленным взглядом карих глаз, с маленьким личиком. Руки - плети, длинная шея. "Девка костяшками гремит", - говорили отрядные остряки.
Встречу ее и пожалею: "Как это угораздило ее оказаться среди нас? Согнется в два счета!"
Штурмовали мы распроклятый коушанский гарнизон - который уж раз! попали в беду: заперли фрицы нам выходы в горы и жмут к пропасти. Кто-то запаниковал. И я, командир, вынужден был поднять на паникера пистолет. И в этот самый момент прикоснулась ко мне женская рука: "Не надо, товарищ командир!" Это был голос Наташи Коваленко.
Мы бежали вдоль берега, был тяжело ранен командир взвода Красноармейского отряда лейтенант Мощенко. Он на всем ходу упал, а так как это случилось на крутом берегу горной речки, то упал в ледяную воду.
Наташа замыкала нашу колонну и все видела. Она бросилась за лейтенантом, не успев предупредить нас.
Добрались мы до лагеря - ни Наташи, ни лейтенанта. Начали искать. Разведчики чуть ли не в самый Коуш заглядывали, но никаких следов пропавших... Наташе и лейтенанту Мощенко отвели строки рапорта, в которых говорилось о мертвых или пропавших без вести.
...Наташа успела оттащить раненого в густой кизильник. Когда тревога улеглась, она осмотрела раны, обнаружила открытый перелом предплечья, сквозной пулевой прострел, кровоизлияние в брюшную полость. Перевязала и подтащила лейтенанта к воде, окунула головой, но сознание к нему не возвращалось, хотя сердце билось гулко.
Лейтенант был грузным, и все-таки Наташа взвалила его на спину и начала продвигаться со своей ношей вдоль самой воды на четвереньках.
До отряда одиннадцать километров, два перевала, поперек троп лежит подгнивший бурелом.
Наташа ползла. Ни помощников, ни еды, одна лишь слабая надежда встретить наших.
Нет свидетелей ее мук, отчаяния, мужества... Трудно, невозможно представить, как эта худенькая девушка, шатавшаяся от горного ветра, волокла на себе человека в полтора раза тяжелее ее.
Но она волокла, может быть давно потеряв счет времени.
Часовой вздрогнул: что-то непонятное карабкалось к его посту: изодранное, в лохмотьях... Он дал сигнал тревоги.
Пулей вылетел к посту дежурный взвод. Партизаны подняли человека-скелета с огромными глазами и седыми косами...
- Это же Наташа! - ахнул часовой.
Глаза ее долго и безжизненно смотрели на партизан, а потом наполнились слезами:
- Ребята... Он живой... - Она вытянула руку, ободранную до костей. Я... я, кажется, умираю...
Через час ее не стало.
Мощенко из санитарной землянки вернулся спустя два месяца и стал в строй. Ему было двадцать два года, но и он поседел.
* * *
Старожилы Алушты помнят ее до сих пор.
Лена Коровина - прыгунья, волейболистка, плясунья.
Она сама напросилась в отряд и стала начальником санитарной службы.
Бог знает, каким манером она ставила людей на ноги, но из ее санитарных землянок мало кого уносили хоронить.
Ни один каратель не мог обнаружить хозяйство Лены Коровиной, а уж как старались.
У нее была храбрая и безотказная помощница - Галина Гаврош, девушка с мужскими плечами, крепкими мускулистыми ногами. Она взваливала на плечи рослого мужика и несла его через крутой перевал.
Август 1942 года всем памятен и тягостен. Севастополь пал, Крым остался в глубоком тылу, война стучалась в Закавказье.
Впереди зима - пострашнее, чем прошлая. О ней надо думать сейчас. Надежда на лес: на дикие яблоки, груши, орех-фундук. Питание...
С утра до ночи идет партизанская заготовка. Вот Лена напала на орешник: плодов густо-густо. Скорее набрать побольше... Для раненых, истощенных...
Плетенка полным-полна, можно спрятать. Лена нашла удобную щель, выгребла из нее сухой лист и надежно припрятала орех-фундук, как прячет его на зиму хлопотливая белка.
Шорох какой-то!
Она осторожно раздвинула ветки: немцы! Их много: рослые, сытые. Подкрадываются к отряду!
Что же делать? Даже сигнал-выстрел дать нечем! Кричать - не услышат: отряд в ложбине. Лена рванула с себя платок, выскочила на поляну и побежала в сторону отряда... на виду у немцев.
Автоматные очереди перекрестились на ее худой спине.
Выстрелы подняли отряд и спасли его.
Вечером хоронили Лену: она была изрешечена пулями.
Трехкратный партизанский залп проводил ее в последний путь.
* * *
Самой знаменитой среди женщин была Полина Васильевна Михайленко.
...Тропа упала в безлюдный лагерь.
Налившиеся весенними соками деревья смиренно ожидали первого солнечного луча.
Я смертельно устал, болел каждый суставчик. Лечь и забыться - мечта.
Серый гибельный ветер охолодил насквозь. Терпение, долг - только они пригнали меня к бахчисарайцам из дальней дали. Я давно не видел своего лица, но знал: глаза мои ввалились, подбородок еще больше заострился.
У Македонского напоили меня кипятком.
Михаил Андреевич жалостливыми глазами смотрел на меня; обеспокоившись, спросил:
- Худо?
- Лучшего никто не даст. Говори: послал разведчиков на магистраль?
- Они уже там, командир... Побриться бы тебе, а?
Я пожал плечами: где, чем?
- У нашего румына эккеровская бритва. За милую душу обкорнает.
Тома - шустренький, дьяволистый грек-румын, я о нем еще скажу - будто тугими бинтами затягивал мое сморщенное от голода лицо, и все же мне было приятно.
Пальцы его со смолистым душком ловко массировали кожу, плясали на щеках, как палочки на барабанной шкуре.
Он брил без мыла, но боли я не ощущал и под треск стального лезвия медленно засыпал.
И вдруг слышу требовательный голос:
- Что ты, чертова кукла, заразу тут разводишь? Вытяни руки! Господи, еще румынская грязь под ногтями... Варвары...
Картина: румын Тома стоит перед женщиной в черной кубанке и парадно щелкает каблуками подкованных ботинок, а женщина - в галифе, сапогах, в руках длинная палка, какую обычно носят горные чабаны. Глаза у нее строгие, но не злые, где-то в них прячется смешинка.
- Невежа! Марш отсюда!
Тома умен - эта женщина зла ему не сделает, потому он с особенным шиком демонстрирует свою готовность быть наказанным, обруганным. И даже огорчается, когда женщина всем корпусом повернулась к нам:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});