Тома умен - эта женщина зла ему не сделает, потому он с особенным шиком демонстрирует свою готовность быть наказанным, обруганным. И даже огорчается, когда женщина всем корпусом повернулась к нам:
- Начальство называется. Нет бы встретить усталую, голодную... От вас дождешься.
- Дорогая Полина Васильевна! - Македонский взял ее под руку и галантно повел в командирский шалаш.
- Шут ты гороховый. По-серьезному предупреждаю: не позволяй своему брадобрею по лицам елозить... Заразу разведешь.
Она устало села, кубанку долой - рассыпались черные волосы с шелковистым блеском от чистоты. И вся наша гостья была опрятна, пахла чем-то обаятельно домашним.
Я сразу догадался, кто она: Полина Васильевна Михайленко - главный врач крымского леса. О ней много говорили связные на перекрестках партизанских троп.
Она вытянула ноги:
- Эх, Мишенька, как мне надоели эти тропы. Вот клянусь: останусь жива - и не взгляну на них.
- Еще как потянет сюда, - улыбнулся Михаил Андреевич, нацеживая из котелка кизиловый настой.
Полина Васильевна, обжигаясь, выпила настой, сладко потянулась:
- Часик отдохну, а потом снова ать-два. - Она поднялась, одернула гимнастерку и села напротив меня, Я чувствовал давно: она краешком глаз наблюдала за мной. Сейчас взгляд у нее был прямой, цепкий. - Командир Четвертого района?
- Так точно, Полина Васильевна.
- Как же вас угораздило: в штабе вшей развели?
- Были вши...
- А теперь?
- А теперь их нет!
- Раздевайтесь!
Я недоумевал.
- Побыстрее!
Категоричность потрясающая.
- Может, в другой раз, доктор?
Лицо ее посуровело, надбровные дуги круто изогнулись.
- Я сегодня прошла двадцать верст, мне сорок лет, и у меня ноги распухли, - сказала она с женской расслабленностью.
Не медля ни единой секунды, я стал снимать с себя гимнастерку...
Она внимательно осмотрела каждую складку на моей одежде, не пропустила ни единого шва.
Мне вообще на сей раз повезло: только вчера мы устраивали у себя баню. Куренкова выжарила всем нам белье, Оно было не ахти каким чистым, но опрятным.
Полина Васильевна искренне сказала:
- Большое вам спасибо.
- За что же?
- За жалость к моим ногам. Ведь я к вам топала, а вот теперь высплюсь. Миша, позволишь?
- Хоть трое суток!
- А что? И не проснулась бы. Мы, бабы, любим поспать!
Спала она ровно три часа и пошла в Алуштинский отряд.
Ждал ее там раненый партизан.
Ходила она из отряда в отряд, и все дороги дальние, то вверх взлетают, то с разгона падают в глубокие ущелья, - дальние и опасные.
Кто-то подсчитал, что доктор Михайленко за год партизанства прошагала путь, равный одной шестой длины экватора, на нее пять раз нападали фашисты. Но она словно была заворожена, и пули не задели ее.
Наш партизанский главный врач!
Вот один из ее госпиталей осени сорок первого года: комнатенка в три окна, посередине что-то похожее на лежанку, покрытое ковром.
Раненые. У одного пуля прошла под лопаткой и вышла ниже ключицы. В наших условиях - рана смертельная, но и парень и Полина Васильевна держатся уверенно, хотя у доктора, кроме рук своих, практически никакого хирургического инструмента, у парня в лице ни кровиночки.
У его соседа слепое ранение бедра, рядом тихо стонет другой с раздробленными фалангами пальцев, в углу мучается человек от водянки.
Оперировать надо на виду у раненых - другой крыши нет, ассистентов нет, анестезирующих средств тоже, инструмент примитивный...
Вот Полина Васильевна входит в комнатенку в белоснежном халате чистая, доброглазая, уверенная:
- Что, ребята! Рискнем, а?
- Начинай с меня, доктор!
Два дюжих партизана подхватывают раненого и кладут на лежанку - это и есть хирургический стол.
Полина Васильевна ко всем:
- Отвернуться и не мешать!
Команда выполняется беспрекословно.
- Спирт!
Раненому вливают в горло почти насильно двести граммов чистейшего ректификата - вот и весь наркоз.
Полина Васильевна обыкновенным перочинным ножом рассекает раневой канал, удаляет гематому, перевязывает сосуды.
Тихо в комнатенке.
Нам, немедикам, трудновато понять, какой в настоящее время совершается подвиг. Но он совершался, и цена его - человеческая жизнь!
- Следующего!
С заставы принесли на руках партизана Баранова, уложили прямо на старую кухонную скамью.
Темнеет. Освещение - пламя коптилок.
Быстрый осмотр свежей раны: перелом обеих костей правого предплечья, разрыв тканей - дыра сантиметров на десять. Состояние партизана шоковое.
И снова команда:
- Спирт!
Операция идет в зыбкой тишине, ломаемой скрежетом зубов.
И дни друг за другом сползают с кручи Бурлак-Коша в пропасть, над которой присел госпиталек...
В наше время и следа его не найдешь. Где-то рядом вытянулась туристская тропа, на поляне Международного молодежного лагеря раздаются разноязыкие речи. Бывают тут и немцы - восточные и западные. Никто не знает, какие страдания претерпевал наш человек тут, над срезанной кручей, которая маячит у всех перед глазами. Живые свидетели - лишь белоголовые сипы, что гнездятся на уступах Большой Чучели.
Я побывал недавно на Бурлак-Коше; развалившись на альпийском лугу, смотрел на сипа. И сип ответил взглядом: две огненные точки скрестились на моем лице, как лучи лазера. Может, сип узнал меня? Может, мы весной 1942 года видели друг друга? Жаль, что гордые птицы гласа не имут...
Госпитальные дни Полины Васильевны перебиваются дальними и ближними дорогами. Идет по ним немолодая женщина в черной кубанке, с длинной палкой в руке. А где-то на завороте Донги сидят партизаны у костра и складывают легенды о главном враче крымского леса.
Вот одна из них, услышанная в Бахчисарайском отряде.
- Знаешь, она, брат, больше гипнозом берет. Рана, понимаешь, в кулак во! Глянет на нее, а потом в глаза, снова на рану, и кожа почнет сживаться. Точно. Это докторша главный столбовой нерв заворожила, а он другие нервишки к себе тянет. И мышцы за нервами тянутся. Точно! Глянь на мою рану! Вишь, в кучу собралась, - парень задирает штаны.
Слушатели верят каждому слову. Один добавляет:
- И самогипноз! Чо, не бывает? А как докторша по сто верст махнет за день, а сама как огурчик, а? Она сама себя гипнозует...
Я однажды встретил Полину Васильевну на яйле. Проваливаясь по пояс в тающем снегу, мокрая с ног до головы, смертельно усталая, она буквально ползла к ялтинцам, чтобы спасти раненого партизана.
Полина Васильевна всегда хотела спать, ибо, как теперь стало известно, за год партизанской жизни в среднем в сутки спала всего четыре часа. Был такой случай: мы поднимались на крутогорье, и с нами шла наша докторша. Поднялись - а ее нет!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});