судорожной реакции… Что-то готово отдать моей руке приказ – “сжать руку и спустить луч”, но
это не мой разум… Каркасы пустых дверей слепы… но устремленный на меня взгляд зорок… Не
различаю шинели этого офицера во мраке – только что-то острое, еще более черное, чем этот мрак,
бьет по глазам… Я встал у стены, прижал правую руку к плечу, левую – к портупее… Мое оружие
блокировано мной, и теперь может быть применено лишь по приказу высшего офицера, не
покидающего зоны видимости. Обычно – это формальность, но сейчас – свидетельство полного
подчинения. Я жду… реакции нет. Он понял, что я не отошел к стене, почтительно уступая ему
дорогу, – скорее, бросился к ней, как к блоку прикрытия… Он понял, что это не продиктованное
уставом и привычкой приветствие, – скорее, оборонительная позиция… И он молчит, смотря мне в
глаза из темноты… Может, его и нет вовсе – может, просто мрак густой… Только я не бросил
попытки выделить его фоновый сигнал… и обнаружил его – офицера-S12… Точно – S12.
Я сосредоточил все внимание, которое еще не расползлось сонными от усталости крысами по
тайным ходам моего разума… Я узнал его… Я помню этот сигнал… Этого офицера знают все… Не
так хорошо, как других, но знают все, знают везде… Тишинский вышел из тишины…
Он кладет руку на плечо и опускает, освобождая меня, но не отводя остановленного на мне
взгляда… Он уходит… Его машины, закрывая его тусклым свеченьем, следуют за ним. Я смотрю
ему в спину… Он оборачивается через плечо и останавливает мой взгляд блестящими стеклом
глазами… У него не живые глаза, как и у Скара… Но это не тот ровный взгляд, видящий все сразу
и ничего отдельно… Этот цепкий взгляд не прошел сквозь и через меня досмотровым лучом – при
досмотре он разодрал меня по кускам когтями, раздирая каждый кусок в клочья в поисках
“скрытого”… Озноб пробрал меня с новой силой – унять его я почти не могу… Это сказывается
182
утомление… Точно, это от усталости… Только, как бы я не отгонял эти мысли, я знаю, что встречи
с генералами DIS всегда не к добру… А с ним – с главой управления службы внутренней
безопасности этих ледяных пустынь… Надо проверить пропуск – настроить его сигнал на
большую частоту. И бежать… Нет, идти ровней.
Казармы опустели после этой ночи… Сорг, Хорн и Нор – неизвестно где, будто их и нет.
Лесовский спит. А я заснуть никак не могу – слушаю шаги за дверями… К горлу ком подступает.
Нет, этого не будет… Не сейчас – еще не слишком тихо, чтобы срывать тишину боем. Я даже не
знаю толком, где был и чему был свидетелем. Надо думать о другом, о том, что я записал… А
записал я и то, и это… и что-то еще – что-то не то… И ошейник помнит больше, чем я… Не
понимаю, как это получилось… И что теперь делать?.. Что мне делать?! Лесовского будить!
– Влад, проснись…
Теперь ясно, отчего мне Стикк дни напролет мозги, как его чертовы сапоги, до блеску чистил,
отчего последний разнос устроил… И что он с этим темнил?.. Переоценил мои способности… Нет,
не мог он просто открыто сказать. Иначе, как напролом, Стикку соображений не донести. А до
того, как его вплотную не прижмет, он таких штук не делает. Это Айнер, как рентген-луч, насквозь
всех видит и по “границам” уверенно ходит… Только и ему пришлось со мной далеко зайти…
После его разъяснений и моих стараний следовать им, этому вредоносному черт знает чему должен
был прийти конец… Но конец не пришел… Запись я не пресек и не стер… Значит нужно подумать,
что еще можно сделать с ошейником… Но мне не только с ним нужно что-то делать, но и с моей
головой!.. Я должен как-то это остановить!.. Прекратить запись всего, что бродит по закоулкам и
подворотням моего разума!.. И подворотни эти с закоулками я обязан расчистить!.. Иначе по ним
что попало бродить продолжит!..
– Черт. Влад, проснись.
Учет мыслей и поиск скрытых поблизости преступлений – еще день назад не мое это было
дело… Мои поступки, командные досмотры отчетных записей – вызывали только череду
указаний… теперь вызывают чередой допросы… Никогда раньше этого не было. Устранить
беспорядки и их последствия действием, минуя офицеров, – было такое… Товарищей прикрыть –
обычное дело… Иначе и быть не должно под бременем войны… Случаи, конечно, прежде не такие
серьезные были, как теперь… Но и теперь… После штурмовых операций мы, порой, поступаем не
иначе, чем при их ходе, – действуем решительно и без потери времени, ориентируясь больше по
ситуации, чем по обобщенным указаниям… А здесь, кроме сражений, почти ничего нет… Значит,
нет и почти никакой разницы между действиями в бою и после боя… Нам прощают эти вольности
и в Штраубе, и в Шаттенберге… Значит, должны простить и здесь – просто обязаны… Но здесь
другой порядок… Тут есть что-то еще, что требует более резких решений более серьезных задач.
Тут ведут не одну войну… И, похоже, поле битвы шире, чем мне виделось прежде…
Это теневое поле боя и исчерчено теми границами, про которые говорил мне Айнер… И тонкие
эти черты подобны защитным заграждениям вдоль дорог и мостов над бездонными обрывами…
Нет, я по своей воле на эту грань не ступлю… И никого я по своей воле с этой грани не столкну, кто
бы на нее не ступил… Здесь мои принципы не одолеть никому и ничему, кроме… Нет, тут не о
чьем-то приказе речь… Повиновение приказу – с этим мое дело правое. Тут речь о моей тупости…
Не по своей воле, так по воле моей тупости, я все порчу…
Мой отчет… Он подводит меня к этой грани… Вернее, уже подвел – предо мной уже простерты
те обрывы… А для меня это одно – край пропасти, где мне и пропасть. Мне на краю твердо, как на
посту, не стоять. Сорвусь, и, что хуже, – сорву еще кого-то… кого-то, кто мне руку подаст. Не так
важно – того, кто решит меня с того обрывистого края на дорогу стащить, или того, кто решит на
том краю удержать… Страшно то, что сорву того, кто руку даст… не споря с риском слететь, не
уступая страху сорваться… Я знаю, что это – я уже слетел. Это Айнер мне “поле замедлений”
открыл, чтоб я об острые камни чего-то бездонного боеспособность не разбил. Он вытащит меня,
стоит мне… Я исполню его указания… Я должен. Я вынужден.
С честным усилием пробираюсь по его схемам заново – повторно иду по указанному им
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});