Я с изумлением посмотрел на него: именно об этом писали английские газеты. И ответил подобострастно:
– Английские газеты, Коба, действительно утверждают, что никакого путча не было, просто бесноватый в очередном припадке безумия расстрелял половину своей партии.
Коба рассмеялся:
– Они тоже ничего не понимают. Какой же он бесноватый? На мой взгляд, он очень даже в своем уме. Просто вчерашние соратники мешали ему строить сильное государство. Они никак не могли забыть прошлых заслуг и бузили. И только сейчас, уничтожив их, Гитлер становится истинным Фюрером… Быстрый у него путь в вожди. Сначала поджег Рейхстаг, чтобы избавиться от чужих – от жалких немецких социал-демократов и бедных коммунистов. Теперь он избавился от своих. – Коба замолчал, прошелся по кабинету, держа трубку в негнущейся руке. – Нет, он не бесноватый! Он – политик… хитрый, умный политик, этот товарищ Гитлер…
Я смотрел на Кобу и видел на его лице хорошо знакомое мне раздумье – некая опасная мысль все больше завладевала им.
Всю неделю я продолжал переводить ему немецкие газеты. Как же он жадно слушал!
И когда я прочел лозунг нацистов: «Один народ, одна партия, один Фюрер!» (кстати, у нас не смели переводить слово «Фюрер», ведь «Вождем» в СССР называли его, Кобу), Коба засмеялся:
– Вот вам всем – итог! Теперь между ним и остальными партийцами – пропасть. Теперь в его партии остались только те, для которых он Бог и Фюрер.
Потом, когда мы ехали в машине на Ближнюю дачу, Коба вдруг сказал:
– Итак, товарищ Гитлер избавился от своих старых революционеров-партийцев… – Мысль эта явно не давала ему покоя. – Кстати, и товарищ Ленин не раз издевался над так называемыми старыми партийцами и даже говаривал, что «революционеров в пятьдесят лет следует отправлять к праотцам». В этой шутке, Фудзи, есть очень серьезная мысль: каждое революционное поколение с годами становится тормозом для той идеи, которую они вынесли на своих плечах… Так что, мижду нами говоря, товарищ Гитлер всего лишь поверил товарищу Ленину. – Коба засмеялся.
Но особенно его развеселило то, что все расстрелянные Гитлером, умирая… славили Гитлера. Он долго прыскал в усы, мой смешливый друг Коба. Уверен: тогда он уже обдумывал первые действия.
«Сердце под ножом падало»
Я навестил Кобу в новой квартире. Обстановка была такая же – мебель, которую оставил Бухарин, оказалась не лучше прежней мебели Кобы. «Любимец партии», видно, тоже презирал буржуазные ценности.
Коба странно относился к Бухарину. Он его любил, презирал, восхищался, ненавидел и… завидовал. Причем одновременно. Чтобы это понять, надо знать Кобу.
В тот вечер Коба его ненавидел. Он сказал мне:
– Это он ее убил. Он отравил ей душу… Он мучил ее рассказами о голодающей деревне… Он женился недавно, они живут в моей бывшей квартире… И я спросил его: «А где ты спишь со своей малолеткой?» Оказалось, в моем кабинете спят. Я говорю: «Вы лучше в Надину комнату переезжайте, там воздуху побольше». Не переехал – боится. Тени ее боится. Знает кошка, чье сало съела!
Повторюсь: это была его любимая задача – найти виноватого. Того, кто ответит вместо него. Она была выполнена: нашел!
Помню, как он усмехнулся, набрал телефон:
– Николай, еще не спите? Я тебя хочу еще раз поздравить. Мижду нами говоря, ты меня переплюнул…
Тот, видимо, спросил:
– В чем?
– Хорошая жена, и, главное, молодая… Моложе моей Нади, когда мы поженились. И влюблена в тебя, как кошка. Завидую по-хорошему… – И повесил трубку.
В воскресенье я опять пришел к Кобе в новую квартиру. Он читал дочке вслух.
Он часто делал это. Обычно это были юмористические рассказы. Читал и сам же прыскал в усы.
В этот раз он читал ей грузинские стихи в русском переводе:
– Ветрено, ветрено, ветрено,Ветер склоняет ветвей ряды…Листья колышутся медленно,Где же ты, где же ты, где же ты?..Дождь, снег идет после дождя,Мне никогда не найти тебя!Всюду преследует облик твой –Каждый раз он везде, он со мной!..Ввысь летит дум туман медленно…Ветрено, ветрено, ветрено!
С какой болью он это читал… Но вдруг посмотрел на меня желтыми бешеными глазами. И продолжил читать совсем другие стихи:
– Дождиком солнечным водаДолго на поле падала.Падала, падала, падала,Долго на поле падала.Пусть бы у всех, кто делает зло,Сердце под ножом падало.Падало, падало, падало,Сердце под ножом падало.
Если бы Бухарчик слышал это чтение!
Конец первой книгиКнига вторая
Гибель богов
Эту рукопись я получил в Париже в 1976 году.
Я жил тогда в маленьком отеле «Delavigne» в Латинском квартале. Приехал я на премьеру своей пьесы и перед началом дал интервью парижской газете. На следующий день консьерж вручил мне тяжелый конверт… В нем были машинописная рукопись на русском языке и письмо, написанное от руки неровным почерком.
«Соотечественник!
Прочитал ваше интервью в «Монд». Узнал, что вы решили (точнее – решились) написать биографию «первого большевистского царя Иосифа Сталина». Так вы назвали моего дорогого друга Кобу.
Я стар. Я стремительно гасну, дней моих на земле осталось немного. И все записанное мною на протяжении десятилетий – небывалых десятилетий! – попросту исчезнет в чужом городе. Я решил поторопиться приходится торопиться… Я передаю рукопись вам. Я писал ее тогда и теперь. Тогда, в стране по имени СССР, записывал подробно и, не скрою, витиевато. (Я ведь, как многие в революционные годы, баловался литературой, даже роман писать собирался. Оттого и жилище в Париже выбирал литературное – живу здесь, в Латинском квартале, где меня, старого революционера, окружают такие родные, понятные тени. На мой дом глядят окна квартиры отца Революции Камиля Демулена. И отец гильотины, немец Шмидт, жил неподалеку. В двух шагах отсюда Бомарше сочинял своего Фигаро… Над его наглыми шутками, раздевавшими аристократов, хохотали до упаду сами аристократы. А вскоре такие же Фигаро погнали на гильотину всю эту веселившуюся сволочь. Запомните: самые грозные идеи приходят в мир веселой, танцующей походкой. Родной нашей грузинской лезгинкой часто приходят они в мир.)
Я заканчивал писать свои Записки здесь, за границей, и, к сожалению, кратко. Дрожит рука (Паркинсон). Дрожит жалкая рука, которая так ловко убивала.