сожалел, что он меня не пристрелил, пока я лежал без сознания. Внимательно оглядев санитара, я увидел, что винтовки у него нет – на боку висела только санитарная сумка и солдатская фляжка, от которой я не мог оторвать глаз. Санитар был жалостлив и дал мне напиться. Мне стало лучше, но все же, когда я поднялся, голова у меня кружилась невероятно.
К вечеру стало прохладней, и это приятно освежило измученный организм. Но бежать от санитара или предпринять что-нибудь я был не в состоянии – у меня не было сил, и я последовал за ним.
Неподалеку был небольшой холм. Приблизившись к нему, я увидел группку наших стрелков, лежавших или сидевших на земле, некоторые из них были легко ранены. Санитары белых и их тыловые части, подбирая убитых и раненых, наткнулись на этих стрелков, в том числе на командира полка В. Павара, комиссара Я. Лундера, командира взвода Лиепиня и нескольких стрелков-коммунистов, лежавших на поле боя. Из нашей группы молодежи я один остался в живых.
Для нас, пленных, начался мучительный путь в тыл врага. Не раз мы жалели, что не погибли в бою или не были застрелены, когда лежали на поле боя без сил. Тыловые санитарные части, видимо, желая покичиться своим «геройством» и заслужить похвалу начальства, спешно сообщили своему штабу о взятии в плен человек 50 стрелков 5-го особого латышского стрелкового полка.
В плен были взяты также около 20–30 венгров. Лица стрелков и венгров побурели от степной пыли и дыма боя – с трудом мы узнавали своих товарищей. Совершенно изменился командир полка Павар. До решающего сражения 25 июля мы привыкли видеть своего командира всегда чисто и аккуратно одетым, в очках, по-военному подтянутым. Захватив в плен, белые основательно его обчистили. Он сидел среди стрелков босой, в каких-то черных залатанных брюках, в рваной солдатской рубахе, без очков и фуражки, весь в пыли. Именно это его спасло, так как никто из белогвардейцев не мог вообразить, что среди пленных стрелков находится также командир полка. Некоторые стрелки, которых санитары уже успели раздеть, лежали на раскаленной солнцем земле в одном белье.
В вечерней прохладе стрелки стали понемногу приходить в себя. Некоторым удалось даже получить от санитаров по глотку воды. Проходившие мимо белогвардейские офицеры, останавливаясь около нашей группы, разглядывали нас со злорадством, ругали, издеваясь над нашим видом, угрожая застрелить всех пленных латышских стрелков и венгров. Это не тревожило нас, потому что никто и не надеялся остаться в живых. Успокаивало и вселяло в нас мужество то, что мы были не одни, что наши беды разделяло и командование полка.
Белые снова осмотрели пленных и приказали снять лучшую одежду и обувь, у кого она еще оставалась. Все эти издевательства, унижения и угрозы только разожгли в стрелках новое и еще более сильное чувство ненависти к своим мучителям – белогвардейским офицерам. Мы держались хладнокровно и равнодушно. Нас продолжала мучить невыразимая жажда. Единственным желанием было – напиться воды.
Из ближайшей балки (их было довольно много в районе села Янчекрак и Орехова), откуда еще недавно мы слышали отдельные выстрелы, вышла группа белогвардейцев, большую часть их составляли офицеры с изображением черепа на рукаве. Это были так называемые смертники. Смертники, изрядко пьяные, несли перекинутые через руки красноармейскую одежду и обувь, которую они явно сняли с застреленных ими и павших в бою наших товарищей.
Увидев пленных, смертники с ругательствами набросились на нашу охрану, крича: «Кто их, этих красных собак, раздел?» Эти головорезы имели обыкновение раздевать всех убитых и раненых, а затем продавать захваченные вещи и на вырученные деньги кутить. Тыловые белогвардейцы, бородачи старшего призывного возраста, которые спрятали нашу одежду, стоя навытяжку перед смертниками, повторяли одно и то же: «Не можем знать, ваше благородие». Нам было безразлично, кому попадет награбленное.
Один из вожаков смертников, придя в ярость от того, что добыча ушла, заорал: «Чего там медлить! Немедленно расстрелять эти красные латышские морды и едем дальше – приближается вечер». Кто-то из смертников добавил: «Мало их расстрелять, нужно повесить, чтобы болтались в степи на страх другим!»
Взбесившиеся грабители вовсю ругали тех, кто уже успел раздеть нас и присвоить нашу одежду, обувь и другие вещи, полагавшиеся за расстрел им. Была дана команда построить пленных по трое – одного за другим. Вожак смертников нагло похаживал вокруг нас и выкрикивал: «Эти красные чудовища, из-за которых наша Добровольческая армия понесла страшный урон, не стоят одной пули, надо их ставить так, чтобы одной пулей застрелить трех».
Некоторые из пленных не имели сил подняться и встать в последний раз в строй. Смертники стали их толкать и пустили в ход ружейные приклады. После такой «обработки» пленные были построены. Ждали трагического конца… Наступила мертвая тишина, изредка прерываемая бранью белогвардейцев и клацаньем затворов, заряжались ружья. Белогвардейцы, видимо, желая развлечься и продлить пытку осужденных на смерть, не спешили с расстрелом. Стрелки держались героически, ни один не просил пощады у белогвардейских садистов.
Один из белогвардейских офицеров, подойдя к нашей группе, приказал выдать коммунистов, комиссаров и командиров. Ответа не было – вся группа молчала… Если уж умирать, то умирать всем вместе… Так же поступили венгры. После короткой паузы белогвардейцы повторили приказ: комиссары, коммунисты, командиры – три шага вперед! Никто не шевельнулся. Царила полная тишина. Выдержав изрядную паузу, офицер контрразведки визгливым голосом закричал: «Кто укажет коммунистов, комиссаров, командиров – дарю жизнь!» Такого подлеца среди нас не оказалось – среди стрелков царили единодушие и решимость умирать всем вместе.
За спиной прозвучала команда: «Отставить!» К нашей группе быстро приближался всадник. Это оказался штабной полковник белых со специальным заданием – конвоировать нашу группу в тыл. Эта случайность нас вовсе не обрадовала. У нас было только одно желание: скорее бы кончились наши мучения и нас бы расстреляли. Стрелки стали перешептываться, подбадривая друг друга: будем держаться как мужчины, как полагается революционерам, не склоним головы перед контрреволюцией, какие бы муки нам ни готовили. За полковником следовала группа всадников, которые должны были конвоировать группу пленных стрелков по дороге к штабу белых.
Где-то далеко в степи видны были огромные облака пыли, по которым можно было судить, что большие массы всадников перемещались в направлении тыла белых. Еще на поле боя мы ждали помощи нашей кавалерии, и теперь загорелась искра надежды, что это – наши, которые спасут нас от смерти.
Белые засуетились и начали заметно нервничать – они боялись кавалерии Красной армии. Офицеры несколько раз упоминали имя Буденного. С поспешностью