Читать интересную книгу Замогильные записки Пикквикского клуба - Чарльз Диккенс

Мало-по-малу все угомонилось и пришло въ обыкновенный порядокъ. Поцѣловавъ еще разъ достопочтенную праматерь семейства, м-ръ Пикквикъ величаво остановился подъ завѣтнымъ деревомъ, и мысли его, повидимому, погрузились въ созерцаніе золотого вѣка. Въ эту минуту, вдругъ, ни съ того, ни съ сего, молодая дѣвица съ черными глазами бросилась на шею великаго мужа и влѣпила самый звонкій поцѣлуй въ его лѣвую щеку. Оказалось, что это было условленнымъ сигналомъ, и прежде чѣмъ м-ръ Пикквикъ успѣлъ опомниться и вникнуть въ сущность дѣла, цѣлый хоръ веселыхъ дѣвицъ окружилъ его со всѣхъ сторонъ.

Умилительно и трогательно было видѣть, какъ великій человѣкъ стоялъ въ самомъ центрѣ этой цвѣтущей группы: его цѣловали въ лобъ, въ виски, въ подбородокъ, въ щеки и даже въ очки; но послѣ всѣхъ этихъ поцѣлуевъ, сопровождавшихся громкимъ смѣхомъ, открылась сцена еще болѣе трогательная и умилительная. Невидимая рука вдругъ сорвала очки съ его ученаго президентскаго носа и завязала ему глаза шелковымъ платкомъ: понуривъ голову и растопыривъ руки, м-ръ Пикквикъ переходилъ изъ угла въ уголъ и отъ одной стѣны къ другой, до тѣхъ поръ, пока не удалось ему поймать одного изъ бѣдныхъ родственниковъ, который уже потомъ все остальное время пробѣгалъ съ завязанными глазами. Послѣ жмурокъ, гдѣ м-ръ Пикквикъ оказалъ необыкновенную ловкость, наступила знаменитая игра въ "Хватай Дракона" {Въ металлическую чашку, наполненную спиртомъ, бросаютъ нѣсколько ягодъ изюма и потомъ зажигаютъ спиртъ. Дѣйствующія лица обязаны ловить эти ягоды изъ горящей влаги. Въ этомъ и состоитъ игра называемая "Snap Dragon". Прим. перев.}, продолжавшаяся до тѣхъ поръ, пока всѣ дѣйствующія лица пережгли свои пальцы. Затѣмъ, среди кухни, явился великолѣпный столъ, гдѣ между прочимъ всѣ и каждый должны были угощать себя яблочнымъ виномъ, которое пѣнилось и кипѣло въ огромномъ сосудѣ изъ красной мѣди.

— Превосходно! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, бросая вокругъ себя торжественные взоры. — Вотъ это ужъ подлинно можно назвать комфортомъ нашей незатѣйливой жизни.

— Мы неизмѣнно каждый годъ соблюдаемъ этотъ обычай, — сказалъ м-ръ Уардль. — Хозяева и слуги садятся всѣ вмѣстѣ за столомъ, и, въ ожиданіи полночи, обыкновенно разсказываетъ кто-нибудь старинную исторію. Трундель, возьми кочергу, любезный, и поправь огонь.

Миріады искръ посыпались отъ горящихъ головней, и яркое пламя изъ камина отразилось на всѣхъ лицахъ.

— Хотите ли, господа, я пропою вамъ пѣсню? — сказалъ м-ръ Уардль.

— Сдѣлай милость, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ.

И м-ръ Уардль, наполнивъ кубокъ яблочной настойкой, пропѣлъ, къ удовольствію всей компаніи, святочную пѣснь, гдѣ доказывалось какъ дважды-два, что зима — самое лучшее изъ временъ года, a святки — лучшая недѣля во всей зимѣ. Залпъ рукоплесканій и заздравный тостъ, предложенный всѣмъ хоромъ, были достойною наградою для благороднаго пѣвца.

— Уфъ, какая демонская погода, господа! — сказалъ одинъ изъ гостей, заглянувшій въ окно.

— A что? — спросилъ Уардль.

— Снѣгъ валитъ хлопьями, вѣтеръ воетъ какъ голодный волкъ, и, кажется, подымается мятель.

— О чемъ это онъ говоритъ? — съ безпокойствомъ спросила старая леди. — Ужъ не случилось ли чего-нибудь.

— Нѣтъ, матушка, ничего, — отвѣчалъ Уардль, — Джемсъ замѣтилъ только, что на дворѣ поднимается вьюга. Отсюда даже слышно, какъ вѣтеръ реветъ черезъ трубу.

— Вотъ что! — сказала старая леди. — Помню, лѣтъ за пять передъ тѣмъ, какъ умереть твоему отцу, былъ такой-же сильный вѣтеръ, и снѣгъ почти залѣпилъ переднія окна. Въ тотъ самый вечеръ онъ еще разсказалъ намъ исторію о чертенятахъ, которые унесли старика Габріэля Грубба. Я это очень хорошо помню.

— О какой это исторіи говоритъ ваша матушка? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— То есть, собственно говоря, никакой тутъ исторіи нѣтъ, любезный другъ. Фантазія довольно странная: ей пришелъ въ голову могильщикъ, о которомъ въ здѣшнемъ народѣ носятся слухи, будто чертенята занесли его въ какія-то невѣдомыя страны.

— Прошу покорно! — воскликнула старая леди. — Развѣ есть между вами безтолковыя головы, которыя не повѣрятъ этому разсказу? Прошу покорно! Ты еще ребенкомъ могъ слышать и знать, что все истинная правда. Вѣдь Грубба унесли?

— Ну, да матушка, я не сомнѣваюсь, если вамъ угодно, — съ улыбкой отвѣчалъ Уардль. видишь ли, другъ Пикквикъ, жилъ-былъ могильщикъ Груббъ, котораго занесли чертенята: вотъ тебѣ и вся исторія отъ начала до конца.

— О, нѣтъ, этимъ ты не отдѣлаешься, Уардль: я хочу слышать все, по порядку, и твоя обязанность разсказать намъ, какъ это было, и зачѣмъ, и почему.

Уардль улыбнулся и поспѣшилъ предложить заздравный тостъ, принятый всѣми съ одинаковымъ восторгомъ. Затѣмъ, когда всѣ глаза и уши обратились на него, онъ началъ разсказывать слѣд…

Однакожъ, надобно знать честь: эта глава и безъ того черезчуръ длинна. Мы совсѣмъ упустили изъ виду обязанность добросовѣстныхъ издателей и очевидно перешагнули черезъ барьеръ литературныхъ приличій. Итакъ, милостивые государыни и государи, начинается.-

Глава XXIX. и съ нею — повѣсть о могильщикѣ Груббѣ

Въ нѣкоторомъ славномъ городѣ, за нѣсколько сотенъ лѣтъ, когда еще не было на бѣломъ свѣтѣ нашихъ дѣдовъ и отцовъ, жилъ-былъ нѣкій мужъ, по имени Габріэль Груббъ, ключарь и могильщикъ нѣкоего кладбища, гдѣ, съ незапамятныхъ временъ, покоились цѣлыя сотни тысячъ мертвецовъ. Изъ того, милостивые государи, что онъ былъ человѣкъ, окруженный на каждомъ шагу символами смерти, никакъ не слѣдуетъ, я полагаю, что характеръ y него непремѣнно долженъ быть угрюмый, печальный и суровый: всѣ гробовщики, сколько мнѣ извѣстно, народъ чрезвычайно веселый, и я зналъ на своемъ-вѣку одного факельщика, который y себя, въ домашнемъ кругу, за бутылкой пива, жилъ припѣваючи въ полномъ смыслѣ слова, то есть, распѣвалъ онъ самыя веселыя пѣсни отъ ранняго утра до поздней ночи. При всемъ томъ, вы угадали: Габріэль Груббъ точно былъ пасмуренъ, угрюмъ даже мизантропъ съ головы до ногъ, потому что онъ велъ дружбу и бесѣдовалъ только съ самимъ собою да еще съ походною бутылочкой широкаго размѣра, которую имѣлъ похвальное обыкновеніе всегда носить въ одномъ изъ своихъ глубокихъ кармановъ.

Однажды, наканунѣ святокъ, часа за полтора до полночи, Габріэль взвалилъ на плечо свой заступъ, засвѣтилъ фонарь и отправился, по своимъ дѣламъ, на старое кладбище: ему нужно было приготовить къ утру свѣжую могилу. Теперь онъ былъ особенно не въ духѣ и ускорялъ свои шаги, разсчитывая весьма основательно, что хандра его пройдетъ, если онъ усердно примется за свою обычную работу. Продолжая свой путь вдоль старинной улицы, онъ видѣлъ, какъ веселое зарево каминовъ пробивалось черезъ окна, и слышалъ, какъ шумѣли и смѣялись счастливыя семейства, привѣтствовавшія другъ друга съ наступленіемъ святокъ: въ это-же самое время до чуткаго его носа доносилось благовоніе святочныхъ пирожковъ и другихъ безчисленныхъ яствъ, приготовленныхъ на кухнѣ къ семейному пиру. Все это тяжелымъ камнемъ налегло на сердце Габріэля Грубба, и когда вслѣдъ затѣмъ, повыскочили на улицу группы ребятишекъ, сопровождаемыя веселыми дѣвочками въ папильоткахъ и съ курчавыми волосами, могильщикъ улыбнулся демонской улыбкой, и воображеніе его мигомъ нарисовало вереницу дѣтскихъ болѣзней, задушающихъ человѣческую жизнь въ самомъ ея началѣ. Это утѣшило его.

При этомъ счастливомъ настроеніи духа Габріэль подвигался впередъ, отвѣчая по-временамъ грубымъ и хриплымъ голосомъ на поклоны и привѣтствія сосѣдей, проходившихъ мимо. Наконецъ, онъ повернулъ въ темную аллею, по прямому направленію къ кладбищу. На этомъ мѣстѣ всегда было мрачно и пусто, и городскіе жители могли проходить здѣсь только днемъ, когда кто-нибудь хотѣлъ сдѣлать печальный визитъ своему отжившему родственнику или другу. Легко, стало быть, представить удивленіе и вмѣстѣ негодованіе могильщика, когда онъ увидѣлъ на самомъ концѣ аллеи какого-то пузыря, который ревѣлъ во все горло святочную пѣсню. Не говоря дурного слова, Габріэль поставилъ фонарь на землю, и, когда мальчишка, спѣшившій, вѣроятно, на святочный вечеръ къ своимъ родственникамъ, подбѣжалъ къ нему на ближайшее разстояніе, могильщикъ, со всего размаха, съѣздилъ его кулакомъ по головѣ, отчего бѣдный залился горькими слезами и запѣлъ уже совсѣмъ другую пѣсню. Совершивъ этотъ подвигъ, Габріэль Груббъ поднялъ опять свой фонарь, и, ускоривъ шаги, вступилъ черезъ нѣсколько минутъ на кладбище и отворилъ сильною рукою желѣзную калитку.

Первымъ его дѣломъ было снять свой балахонъ и поставить фонарь на землю. Затѣмъ Габріэль Груббъ взялъ свой заступъ и съ веселымъ духомъ принялся копать недоконченную могилу. Земля была мерзлая и жесткая, молодой мѣсяцъ свѣтилъ тускло, работа подвигалась медленно. При другихъ обстоятельствахъ и въ другое время все это, вѣроятно, могло бы въ могильщикѣ разстроить душевное спокойствіе; но теперь онъ былъ совершенно счастливъ и доволенъ собою. Проработавъ около часа, Габріэль Груббъ сѣлъ на одинъ изъ могильныхъ камней и втянулъ въ себя нѣсколько глотковъ живительной влаги. Это развеселило его до такой степени, что онъ громкимъ голосомъ пропѣлъ могильную пѣсню и потомъ еще громче захохоталъ.