Пожинать плоды победы над внутренними врагами можно по-разному. Есть и другая модель, герой этого сюжета — Юлий Цезарь. О нем — Светоний:
Вражды у него ни к кому не было настолько прочной, чтобы он от нее не отказался с радостью при первом удобном случае. Валерий Катулл, по собственному признанию Цезаря, заклеймил его вечным клеймом в своих стишках, но когда поэт принес извинения, Цезарь в тот же день пригласил его к обеду.
Его умеренность и милосердие, как в ходе гражданской войны, так и после победы, были удивительны. Между тем как Помпей объявил своими врагами всех, кто не встанет на защиту республики, Цезарь провозгласил, что тех, кто воздержится и ни к кому не примкнет, он будет считать друзьями. Даже статуи Суллы и Помпея, разбитые народом, он приказал восстановить. Тем, кто о нем злобно говорил, он только посоветовал в собрании больше так не делать.
Примерно о том же пишет и Плутарх:
Всех друзей и близких Помпея, которые были взяты в плен, он привлек к себе и облагодетельствовал. Своим друзьям в Риме Цезарь писал, что в победе для него самое приятное и сладостное — возможность даровать спасение все новым из воевавших с ним граждан.
Цезарь не допустил, чтобы статуи Помпея лежали сброшенными с цоколя, но велел поставить их на прежнее место. По этому поводу Цицерон сказал, что Цезарь, восстановив статуи Помпея, утвердил свои собственные.
Эмоциональнее других историков — Веллей Патеркул:
Цезарь, вернувшись в Рим победителем, простил — во что трудно поверить — всех, кто поднял против него оружие.
Никогда еще не было победы более удивительной, величественной и славной, чем эта, когда родине не пришлось оплакивать ни одного гражданина, кроме павших на поле брани!
Тут речь идет о победе Цезаря над Помпеем в решающем сражении гражданской войны при Фарсале. Там после захвата вражеского лагеря первым приказом Цезаря было сжечь всю переписку и архив противника, чтобы не удлинять череду потенциальных жертв.
Знаменитая clementia — милосердие — была не проявлением мягкости характера, а политическим принципом. Сразу же после того, как Цезарь перешел Рубикон и тем решился на гражданскую войну, он помиловал городские власти Корфиния, оказавшего ему сопротивление. Правда, прощенные тут же отправились к Помпею, чтобы воевать с Цезарем, и его поступок кажется неразумным. Но Цезарь полагал, что стратегия важнее тактики, и весть о его милосердии шла по всей Италии, привлекая на его сторону колеблющихся и принося больше пользы, чем ликвидация нескольких десятков врагов.
Будучи не только полководцем и политиком, но и писателем и оратором, Юлий Цезарь оставил не одни поступки, но и слова, объясняющие концепцию милосердия, покоившуюся не на эмоции, а на логике, не на личных склонностях, а на общественном служении. Вот что — в изложении историка Саллюстия — он сказал, выступая за помилование участников заговора Катилины, известной в истории попытки государственного переворота:
Всем людям, отцы-сенаторы, обсуждающим дело сомнительное, следует быть свободными от чувства ненависти, дружбы, гнева, а также жалости. Ум человека не легко видит правду, когда ему препятствуют эти чувства, и никто не руководствовался одновременно и сильным желанием, и пользой. Большинство сенаторов сокрушались о бедствиях нашего государства. Но к чему клонились их речи? К тому ли, чтобы настроить вас против заговора? Разумеется, кого не взволновало столь тяжкое и жестокое преступление, того воспламенит речь! Но одним дозволено одно, другим другое, отцы-сенаторы! С наиболее высокой судьбой сопряжена наименьшая свобода: таким людям нельзя ни выказывать свое расположение, ни ненавидеть, а более всего — предаваться гневу. Что у других людей называют вспыльчивостью, то у облеченных властью именуют высокомерием и жестокостью. Сам я думаю так, отцы-сенаторы: никакая казнь не искупит преступления. Но большинство людей помнит только развязку и по отношению к нечестивцам, забыв об их злодеянии, подробно рассуждает только о постигшей их каре, если она была суровее обычной.
Прямого урока из этого краткого цитатника, пожалуй, не извлечешь, особенно если вспомнить и то, что Сулла закончил свои дни на пенсии, а Цезарь известно как, но обязательно и то, на какие места расставила этих деятелей история.
Оттого и не стоит соблазняться наглядностью аналогий и легкостью их комментария, а ограничиваться самими первоисточниками, что все исторические параллели ущербны. Однако вспоминать о них небесполезно: хотя бы затем, чтобы немного успокоиться, лишний раз убедившись, что все уже было, что человеческая природа изменилась ничтожно, что все дороги по-прежнему ведут в Рим и XX век настал только с точки зрения календаря.
1992Интеллигент проклятый
К истории вопроса
Недавно я зашел в соседний русский магазин на своей 181-й стрит в районе Вашингтон-Хайтс. Стал набирать обычное: творог «Крестьянский», хлеб «Славянский», масло «Стройная корова», конфеты «Коровка» и пр. И тут хозяин меня спрашивает: «Простите, у меня вот компрессор в холодильнике полетел, так вы случайно не электрик?» Я угрюмо говорю: нет, не электрик. Он смутился и объяснил: «Вы извините, я спросил потому, что у вас вид интеллигентный».
В такой ситуации я оказался впервые. Вообще-то, бог меня внешними данными и рабочей биографией не обделил, так что в Союзе я за интеллигента не проходил и потому никаким оскорблениям, не говоря о побоях, не подвергался. Даже стандартное словосочетание «интеллигент проклятый» слышал только применительно к посторонним. Случалось, конечно, в пожарной охране или в заготовительном цехе кожгалантерейного комбината «Сомдарис» ляпнуть что-нибудь вроде «неадекватно» или «позвольте вам заметить» — но только в минуту увлечения, когда все уже лыка не вязали и пропускали мимо ушей.
И тут — такой пассаж в магазине. Неужели эмиграция и в самом деле настолько искажает личность?
Я стал задумываться о проблеме интеллигентности. А тут еще — постоянные рассуждения в российской прессе о том, что интеллигентом быть не надо, поскольку интеллигенция все загубила. Пошла повальная мода отказываться от этого звания — как будто не ясно, что само по себе заявление «я не интеллигент» как раз безошибочно интеллигента и изобличает. Все пишут, что надо быть интеллектуалом западного типа, особенно американского, который, мол, коренным образом отличается. Одним словом, вопрос, как и его носитель, снова становится «проклятым».
Миф о профессионалах
Поскольку понятие «российская интеллигенция» требует разъяснения в многотомном трактате, то самое правильное — попытаться сделать это в нескольких словах.
Для образованных американцев много рассказывать не нужно, они и так знают, что интеллигенция — мыслящая прослойка нации: в этом значении словосочетание «русская интеллигенция» употребляется в здешней литературе и журналистике.
Вот если пойти дальше в разъяснениях, то пришлось бы говорить о духовно-нравственном комплексе и произносить всякие высокие слова вроде «сострадание», «совесть», «благородство», что, с одной стороны, нечто необходимое добавило бы к характеристике, а с другой — только запутало бы все. Дело в том, что такие слова и понятия, взятые вне контекста, — совершенно бессмысленны. Самый поверхностный взгляд на историю, хоть бы и минувшего дня, убеждает, что эти расплывчатые моральные категории легко трактовать, а главное — применять любым удобным образом.
Поэтому, вероятно, и следовало бы ограничиться дефиницией «мыслящая прослойка нации».
И вот в этом отношении американские «интеллектуалы» и российские «интеллигенты» чрезвычайно схожи в своем самоощущении.
Часто высказывается такая точка зрения: «интеллигент» — категория преимущественно духовная и нравственная, «интеллектуал» — профессиональная. Тем самым как бы подчеркивается практическая ориентированность Америки во всем, включая функции организма. Если у тебя быстрые ноги — работай футболистом, тонкий слух — музыкантом, развит головной мозг — получай деньги за его деятельность.
Легенда о целенаправленных профессионалах покоится в конечном счете на высоком уровне жизни в Штатах. Если хорошо живут — значит, все делают дело, причем дело конкретное.
Это верно лишь отчасти! В Штатах на удивление много людей, словно сошедших со страниц советской печати 60-х годов: всякие там фрезеровщики, которые выражают себя в классическом танце после работы, или инженеры, для которых главное в жизни — спорт. Здесь немыслимое количество обществ и кружков, где люди именно самовыражаются, и в этом для них состоит главное. Так что зауженный профессионализм Америки — во многом миф. Американцы точно так же, как все люди на земле, в подавляющем своем большинстве рассматривают работу как место зарабатывания денег, а не приложения душевных сил. Из этого комплекса в конечном счете и рождается «интеллигенция» — люди, которым есть дело до чего-то еще, помимо их профессии и семьи.