Читать интересную книгу Свобода – точка отсчета. О жизни, искусстве и о себе - Пётр Вайль

Это верно лишь отчасти! В Штатах на удивление много людей, словно сошедших со страниц советской печати 60-х годов: всякие там фрезеровщики, которые выражают себя в классическом танце после работы, или инженеры, для которых главное в жизни — спорт. Здесь немыслимое количество обществ и кружков, где люди именно самовыражаются, и в этом для них состоит главное. Так что зауженный профессионализм Америки — во многом миф. Американцы точно так же, как все люди на земле, в подавляющем своем большинстве рассматривают работу как место зарабатывания денег, а не приложения душевных сил. Из этого комплекса в конечном счете и рождается «интеллигенция» — люди, которым есть дело до чего-то еще, помимо их профессии и семьи.

Вполне отвечают представлениям об «интеллигентских» умонастроениях миллионы американцев, которые тратят время, силы и деньги на различные общественные движения: борьбу за расовое равенство, продовольственную помощь Кубе, спасение моржей.

Короче говоря, интеллигентский комплекс, столь знакомый России, в полной мере знаком и присущ Америке. Другое дело, здесь человек, обуреваемый этим комплексом, значительно больше озабочен его практической реализацией. Просто поговорить на кухне недостаточно.

Разумеется, есть и различия. Например, российский «интеллигент» живо интересуется экономикой, тогда как американский знает, что этим успешно занимается бизнесмен. А поскольку он сам нередко причастен к бизнесу (владеет паем в лавочке, или вложил деньги в такси, или хотя бы держит акции), то понимает, что это сфера отдельная. Вот тут-то господствует профессионализм: по той простой причине, что есть внятный критерий выгоды — преуспел или прогорел. Надо ли спасать моржей — дело спорное: может, от этого рыба сдохнет! — но вот приносит ли прибыль бензоколонка, понять проще. В этой области корни столь разного отношения надо искать в силе государства, которое на протяжении веков в России забирало всю экономическую инициативу себе, что и вызывало протест, а значит — интерес интеллигента-дилетанта к специальным хозяйственным вопросам.

Но даже и здесь не стоит проводить разделительную линию так уж четко. Егор Гайдар, например, в России выступал как бы американским интеллектуалом — деловым и профессиональным. А, скажем, его бывший финансовый консультант из Гарвардского университета Джеффри Сакс в глазах многих американских экономистов выглядит интеллигентом из чеховских пьес — прекраснодушным и оторванным от жизни.

Писатель и профессор

В России высшим проявлением «интеллигента» всегда был писатель, он же «совесть нации».

Но дело писателя — сочинять. То есть — придумывать. То есть — говорить неправду. Если мы выстроим такую нехитрую цепочку, то увидим, что писатель не может быть никакой и ничьей совестью, и уж тем более «совестью нации» — просто по определению.

В Штатах воплощение «интеллектуала» — скорее всего обозреватель-колумнист солидной газеты. Скажем, комментаторы «Нью-Йорк таймс» — высококлассные интеллектуалы-профессионалы, которым профессионализм позволяет высказываться на самые различные темы, а интеллект — делать это глубоко и концептуально.

Другой род «интеллектуала» — академический, университетский. Вот этот феномен в России — пока, во всяком случае, отсутствует. Здесь университеты — кастовые заповедники, очень замкнутые, со своим этикетом, манерами, жаргоном и модой. Например, точно известно, что профессор не может быть одет щегольски, с иголочки: брюки желательно с пузырями на коленях — но пузырями небольшими! — допустимы потертости на пиджаке, но не до прозрачности. Ни в коем случае никаких драгоценностей или мехов, даже в ту еще пору, когда меха не вызывали протеста по экологически-гуманным соображениям. В общем, такое рафинированное сдержанное эстетство.

Из университетского лексикона вырос принцип «политической корректности», который зиждится на устранении всякого рода дискриминации и сейчас мощно набирает силу, если уже не господствует, в американском социальном этикете — и даже меняет сам английский язык. <…> Моя приятельница, преподающая славистику в одном нью-йоркском университете, рассказала, что в студенческом сочинении о рассказе «Матренин двор» ей попалась фраза: «В избе Матрены жили Солженицын, кошка, мыши и тараканы». Вот это чистой воды «политическая корректность»: живые существа перечислены через запятую, без всякой дискриминации.

Обычно принято считать, что университетские интеллектуалы оторваны от жизни и, стало быть, оказывают на нее мало влияния. Согласиться с этим трудно, потому что профессора в университетах остаются, а студенты уходят в эту самую жизнь.

Либерал и его денежный эквивалент

Можно сказать, что «либерализм» — понятие количественное. Во всяком случае, происхождение его таково. Речь идет о количестве знаний и соответствующей широте кругозора, а отсюда уже, в виде следствия, — неспособность и невозможность придерживаться какой-либо узкой доктрины. В этом корни и суть либерализма — во всяческой плюралистичности мышления. Так что «интеллигенты» или «интеллектуалы» в любой стране и любой системе, как правило, либеральны.

Но это либерализм мировоззренческий. Что касается политического, то в Штатах мягкотелым либералом российского толка может выступать как раз правительство — например, в благих эгалитарных целях ограничивая частную инициативу и добиваясь прямо противоположных результатов.

Вот сравнительно недавний мелкий пример. Государство решило превентивно обуздать владельцев компаний кабельного телевидения, чтобы они не слишком вздували цены, и приняло некие законодательные меры. В итоге треть подписчиков кабельных каналов платит больше, чем прежде, когда цены зависели исключительно от капиталистических акул. Акулы немедленно нашли против закона обходные пути, потому что они умнее и упорнее, а умнее и упорнее они оттого, что, в отличие от конгрессменов и чиновников правительства, считают свои деньги.

Кажется, давно известно правило, по которому от конкуренции выигрывает потребитель, — вот пусть бы телемагнаты и конкурировали между собой, но государству очень хочется быть «интеллигентом» и все по-хорошему уладить.

Этот критерий деятельности — деньги — вносит некоторую ясность в деятельность «интеллигента», хотя и не полную.

Если «интеллектуал» — профессионал, то, значит, он прилично зарабатывает, а раз так, то он высоко ценится социально. И тут не важно, добывает ли он эти деньги тем, что перышком скрипит — а не землю, скажем, пашет. Если «Нью-Йорк таймс» считает возможным платить огромные деньги своим колумнистам, так не за то, что они либералы (или консерваторы — в случае «Уолл-стрит джорнал»), а за то, что из-за них на газету подписываются читатели.

Тут снова проблема не столько типа мышления, российского или американского, сколько разницы в материальном уровне, позволяющем печатать очень толстые газеты, где для всех рубрик и всей рекламы есть место, и платить сотрудникам очень большие гонорары.

Господство денежного эквивалента вроде бы универсально. Но все же у меня есть типичное интеллигентское подозрение, что не совсем. Не зря меня уже назвали в нью-йоркском магазине электриком, и если дальше так пойдет, то глядишь, и услышу наконец: «Куда прешь, интеллигент проклятый?» Что-то мне кажется, и здесь, в Штатах, этих, в шляпах и очках, даже хорошо зарабатывающих, все равно не очень-то любят. И совсем уж возмутительный, на мой взгляд, заработок боксера, получающего за полчаса десять миллионов долларов, вызывает в здоровой американской массе меньше протеста, чем доходы писателя или иного занюханного интеллигента типа Вуди Аллена. Но это уже речь о всемирном «простом человеке» — по любые стороны океана.

1995

Правильность корректности

Нет ничего проще в современном обществе, чем издеваться над политической корректностью (ПК); ее крайние и, уже в силу крайности, возмутительные или потешные проявления — на виду. Моя жена остерегается выходить на Пятую авеню в шубе: могут и в самом деле плеснуть краской или опрыскать аэрозолем. У нас в Вашингтон-Хайтс публика попроще, понесознательней и, соответственно, поспокойней. Но если бы мы жили не в Манхэттене, а на Брайтон-Бич, то жене опять бы шубу не надеть, но уже по иной причине: чтоб не оказаться в эмигрантской униформе. На Брайтоне концентрация мехов — самая высокая в мире: идеи ПК по части экологии и защиты животных здесь практически неведомы. Впрочем, тут популярны (на вербальном уровне) проекты выселения чернокожего населения за Полярный круг и другие концепции общественного устройства, о которых большая Америка, к счастью, не знает.