с робкой и очаровательной девушкой.
Наконец Леонардо вынужден был вернуться во Флоренцию, но здесь он вскоре начал испытывать мучительное раздвоение в своём сердце. Целыми часами он ходил в каком-то полусне, и нередко за мольбертом черты лица Марии живо рисовались в его воображении. Но это не мешало дальнейшему развитию его таланта и, напротив, давало ему новые силы неуклонно идти по избранному пути, потому что всякий раз, когда он начинал какую-либо работу, у него, прежде всего, появлялся вопрос: заслужит ли он ею одобрение Марии и её матери? Хотя и теперь он по-прежнему даже мысленно не допускал возможности более тесной связи с семьёй Пацци, но в те минуты, когда воображение рисовало ему картины заманчивой будущности, он не мог себе представить большего счастья, как предаваться творчеству и работать на глазах Марии, слышать её суждение, сообщать ей свои планы и говорить с ней обо всём, что наполняло его душу и составляло цель жизни.
Продолжительное пребывание молодого живописца в замке Буэнфидардо так сблизило его с Пьетро, братом Марии, что вскоре между обоими юношами завязалась самая тесная дружба, основанная на общих свойствах их характеров. Оба чувствовали одинаковую потребность в движении и упражнении своей силы и находили удовольствие в фехтовании, прогулках по лесу и полям, в охоте и рыбной ловле. Но всё это имело для них только второстепенное значение, более серьёзные задачи занимали их ум, так как в натуре обоих, при свойственной им беззаботности, таились задатки глубокой нравственной силы.
Пьетро давно чувствовал потребность в иной жизни, хотя он по-прежнему изо дня в день совершал далёкие прогулки с отцом и добросовестно помогал ему в управлении обширными поместьями. Он не мог, подобно Гуильельмо Пацци, довольствоваться заботой о себе и своих близких в ограниченной сфере семейных интересов и различными хозяйственными улучшениями. Душа его стремилась к более широкой, преимущественно общественной деятельности, так что даже в ранней молодости он не мог примириться с узким мировоззрением своего отца, и чем дальше, тем рельефнее становилась эта разница в их взглядах.
Житейский опыт, приобретённый Пьетро, в значительной степени способствовал преждевременной зрелости его ума. Он пережил тяжёлые минуты в то время, когда его безобидная склонность к двоюродной сестре встретила неожиданные препятствия и отразилась на судьбе его семьи; после этого события родительский дом долго казался ему слишком тесным. Однако мало-помалу внутреннее недовольство улеглось в его душе; безмятежное счастье дружной семейной жизни временно усыпило его, тем более что он чувствовал нежную привязанность к родителям и сестре. Но это приятное самозабвение было настолько чуждо подвижному и энергичному характеру юноши, что желание иной жизни и деятельности начало неотступно преследовать его; теперь все его помыслы были направлены к достижению одной заветной цели.
Прибытие Леонардо да Винчи в замок Буэнфидардо пролило луч света в его душу, охваченную мучительными сомнениями. Пьетро невольно завидовал молодому художнику, который мог следовать своему призванию и применить присущие ему силы на поприще, где его ожидало столько нравственных наслаждений и прочное влияние на умы людей. Когда они оставались вдвоём или гуляли по окрестностям, то главной темой их разговора служила та польза, которую каждый из них может принести человечеству, сообразно своим личным способностям и стремлениям. Выбор был решён для Леонардо, и он с радостной уверенностью говорил о предстоящем ему художественном поприще, так что вопрос главным образом заключался в том, какой путь изберёт для себя Пьетро, чтобы действовать с успехом в возможно обширной сфере. Принимая во внимание знатное происхождение Пьетро и условия его воспитания, оба друга всё чаще и чаще возвращались к той мысли, что духовное звание всего скорее может дать наиболее значительную и плодотворную деятельность человеку, для которого закрыты художественное поприще и военная профессия. Обоим было известно, что высший сан в церковной иерархии может быть достигнут только с помощью самых постыдных средств, но что вместе с тем в непосредственной близости святого престола можно было сделать весьма многое, чтобы улучшить существующие условия.
Леонардо рассказал своему другу о Савонароле, и отсюда разговор их естественно перешёл на положение дел в Риме.
Можно было с уверенностью сказать, что тогдашний глава церкви — самый безнравственный человек в христианском мире, потому что он не пренебрегал никакими средствами для достижения цели и никогда не держал данного слова, если этого требовала выгода. В своей политике он менее всего руководствовался чувством справедливости и в мести доходил до бесчеловечной жестокости. Хотя он в качестве духовного лица называл себя защитником веры и врагом еретиков и считался главой церкви, но в действительности не чувствовал ни малейшего уважения к религии. Он возбудил общее негодование не только своими постановлениями, которые противоречили церковным законам, но и своим поведением в частной жизни. Для него не было ничего святого. Он жертвовал всем ради выгоды, честолюбия или удовлетворения чувственности.
По мнению Леонардо, единственным оправданием поведения папы, и то до известной степени, могли служить полнейшее расстройство и деморализация подвластной ему страны. Ни одно государство в мире не управлялось хуже церковной области, обман и жестокости составляли обыденное явление. Все до такой степени привыкли к подобному порядку вещей, что самые ужасающие и возмутительные факты почти не производили никакого впечатления.
Та часть церковной области, которая была всего ближе к Риму, находилась почти исключительно под властью двух могущественных фамилий: Орсини и Колонна. Первая распространила своё господство над местностью по ту сторону Тибра, между тем как в руках Колонна были римская Кампанья и Сабинские горы — по эту сторону Тибра. Название гвельфов и гибеллинов, применённое к этим двум фамилиям, означало уже не различие политических взглядов, а глубокую взаимную ненависть, которая придавала их распрям дикий и неумолимый характер. Всё дворянство сгруппировалось около двух главных представителей этих фамилий. Савелли и Конти пристали к партии гибеллинов, Вителли взяли сторону гвельфов.
Могущество знатных фамилий поддерживалось их умением владеть оружием и преданностью набранных ими отрядов, между тем как папское правительство предоставило защиту государства наёмникам. Все Орсини, Колонна, Савелли и Конти, одним словом, всё римское дворянство состояло из кондотьеров; каждый из них имел в своём распоряжении отряд вооружённых людей, безусловно преданных ему; и каждый, поступая на службу того или другого короля, республики или папы, вёл переговоры и заключал условия от своего имени. В короткие промежутки отдыха от чужих войн кондотьер возвращался в свой укреплённый замок и группировал вокруг себя новые силы.
Чем больше было таких предводителей в той или другой фамилии, тем она была могущественнее.
Продолжительные войны между Колонна и Орсини