Зигфрид почувствовал, как на глазах вновь накипают слезы когда там, за дверью, Конан заговорил на языке небеснорожденных драконов.
Теперь вместо хулы и жалоб с уст узника срывались тяжелые, как свинец, слова, заклинающие стихии и сферы.
На поляне перед дверью, где коротал время Зигфрид, начало твориться нечто апокалиптическое – зазеленели, а потом и зацвели дрова, заготовленные Зигфридом для ночного костра, выцветшая трава на поляне налилась вдруг живоносным соком, из нор изошли мыши и пауки, один из которых, самый шустрый и брюхатый, принялся плести серебристую сеть прямо над входом в пещеру. Полил по-летнему теплый дождь…
Не решаясь уйти далеко, Зигфрид затаился за утесом поодаль (на сей раз он поклялся именем своей возлюбленной Сигизберты, что не покинет отважного горемыку в беде – что бы ни случилось).
Обливаясь холодным потом, он наблюдал, как магические вибрации из-за двери раздвигают скалы, как в глубине серых ран блещут самоцветные жилы, как тут и там на камнях, на земле, образуются каверны и вспухают зловещие будто бы гнойники, как начинают они, эти крохотные вулканы, изливаться чем-то химически зловонным, и этих жерлиц уже не счесть, не счесть!
Однако могучие магические преобразования, которым подверглась поляна и ее ближайшие окрестности, не сдвинули с места главное – неподъемную железную дверь обиталища Фафнира.
Сквозь тревожный сон в свою последнюю ночь возле пещеры (Конан как раз сменил регистр стихий и переключился с растительного царства на камни и минералы), Зигфрид слышал, как гудит оправленная обезумевшим камнем металлическая дверь, словно атланты испытывают ее на прочность в ладонях-наковальнях…
Тогда, ночью, размаянный королевич не нашел в себе сил вылезти из-под медвежьей шкуры, подбитой войлоком, чтобы посмотреть, как обстоят дела. Но мысленно он уже приготовился стиснуть похудевшего и помудревшего Конана – освобожденного узника – в своих объятиях. (Конечно, он надеялся, что Дар Слова, украденный Конаном у дракона – слова созидательного, разрушительного, волшебного – останется там, в самоцветных лабиринтах, возле алмазно сияющих изваяний, и все будет по-прежнему: байки о египетских куртизанках, гориллье бахвальство, шутки юмора…)
Молочно-пасмурное утро все прояснило.
Было очень тихо, только со стороны долины доносился глухой рокот, ничего общего с событиями на поляне, по-видимому, не имевший.
Зигфрид ополоснул лицо ледяной водой из бурдюка и нехотя побрел к пещере.
Поначалу он не заметил ничего странного – кроме, конечно, тишины.
Сумасшествие природы имело те же приметы, что и вчера (из пробудившихся и окуклившихся гусениц даже вылупились бабочки). Но в целом стало поспокойней.
Пещера как пещера, дверь как дверь. Впрочем, нет. Дверь теперь казалась оплавленной и какой-то… поржавелой.
Приглядевшись, Зигфрид заметил, что металл как будто вспух изнутри.
Еще минута – и Зигфрид узнал в припухлостях очертания фигуры Конана, его дюжее тело как бы вплавилось в стальную плиту в неистовом прыжке.
В этот же миг Зигфрид понял – в своем порыве к свободе новообращенный Конан-маг, Конан-полудракон, почти совершил невозможное. Но «почти» не считается…
«Царствие небесное, вечный покой.»
Присевши на корточки перед барельефом, Зигфрид издал долгий, на вой похожий, стон. Муки совести, жалость, омерзение, тревога – все это варево мортально булькало в его отроческой душонке.
Вот он, итог экспедиции – два трупа и одно прорицание.
А можно сказать и так: два трупа за одно прорицание.
Что же, славный Фафнир и бедолага Конан отдали свои жизни за то, чтобы контуры его, Зигфрида, судьбы стали чуточку отчетливей?! Выходит, так.
Он вдруг вспомнил, как, вдыхая фальшивый яблочный дух, стоял дурак-дураком перед деревом, из которого рек дракон-многостаночник, вспомнил свое замешательство – какую судьбу выбрать – и… прозрел.
Долой сомнения! Вот оно, разрешение всех диспутов! Вот он, решительный аргумент в пользу силы, а значит и правды дракона! Слова Конана – чужие, заемные слова, истинным владельцем которых являлся Фафнир – лишь едва-едва задели окрестности пещеры, но и этого воровского прикосновения хватило, чтобы Зигфрид понял, что такое быть Ловцом Стихий.
Зигфрид покосился на застывшего в металле киммерийца… Воплощенная сила стихий рвалась из железа к свету. Зримая, весомая, вселяющая трепет.
Отвлеченные категории, судьбы мира, справедливость, были смяты в воображении Зигфрида этой силой, раздавлены, перемолоты в песок. Мысли о ловле чужой памяти и вовсе вызывали недоуменное «гы?» Неужто Ловец Стихий не запомнится всем и каждому своим искусством, своей ошеломительной властью над водой и огнем, деревом и воздухом?
С детским простодушием Зигфрид вдруг подумал, что, будь он Ловцом Стихий, в первый же день мог он вырвать проклятую дверь вместе с ломтями скалы и спасти Конана из узилища прежде, чем тот принялся пожирать драконье сердце. Вот это был бы настоящий подвиг!
Сомнений больше не оставалось. Решение было принято: он отправится к озеру Нифльзее, на выучку к карлику Альбриху, чтобы стать тем, кем киммериец стать не сумел.
Когда Зигфрид добрался до горного края Нибелунгенланд, природа вступала в пору холодов.
По ночам крепчал зазимок – подмораживало землю, подковывало лужи. Почки на озябших деревьях сдвигали чешуйки и предусмотрительно заплывали смолой.
Бывало, по утрам снова начинал дуть южак и на время возвращалась влажная, обожаемая Зигфридом, осень.
Впрочем, по мере подъема вдоль берега горной реки, к перевалу, за которым, уже с той стороны хребта Рюдеберг, лежало озеро Нифльзее, колючие утренники становилось все продолжительней. Зигфрид нервничал.
А что если на Нифльзее нет никакого карлика Альбриха?
Если «круглый корабль», обещанный Фафниром, тот самый, что обшит шкурами земляных змеев линдвурмов, его там не ждет?
И никакой вообще корабль не ждет?
Если Фафнир что-то напутал?
Вдруг этот загадочный чародей Альбрих взял – и умер? Ведь мог же, если погиб даже бессмертный Фафнир?
Вот о чем думал Зигфрид, меланхолично наблюдая, как быстрые воды реки несут вниз длинные ледяные пленки – гонцов скорого ледостава.
Для тревоги были основания – лошадь Зигфида пала больше недели назад. Рядом с ней пришлось зарыть и большую часть взятой из дому провизии. Оставшуюся еду Зигфрид переложил в переметную суму и теперь волок на себе.
С каждым днем нести суму становилось легче.
Дичи, как назло, не попадалось, если не считать полнотелых по осени волков.
Зигфрид понимал: если он не встретит на Нифльзее Альбриха, на обратном пути он будет вынужден варить в походном котелке суп из своего сапога, заправляя варево, заместо репы и пшена, деликатесными ягодами рябины, сладкими ягодами можжевельника и питательной березовой корой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});