ТТ спустился с лестницы. Тело жгло. Тепло было только под рукой, прикрывавшей низ живота, но и туда сквозь пальцы стал проникать мороз. ТТ хотел было покрепче прижать руку, но вдруг, раззадоривая себя, ударил гулкими шлепками по ягодицам, зажал ладонью причинное место и зашагал, смешно поднимая мигом покрасневшие колени.
– Ишь, как по заднице-то себя отходил, – заржал Боцман. – Будто гусь крыльями. Налей ему и, смотри у меня, чтоб плелся, как груженый сухогруз, – пригрозил он помощнику, стягивая ватные штаны…
Пухов, Тамара, Перелыгин и Денис наблюдали, как голый мужик в унтах и шапке неторопливо прошагал по полигону, словно архангел в освещенном белесом пространстве, поднялся в кабину, из нее навстречу ему вышел другой голый мужик, который спустился вниз и двинулся к третьему экскаватору.
Машина стояла у самого края котлована, где дорога начинала пологий спуск. Пухов почуял что-то неладное. Сейчас он молча наблюдал за фантастическим представлением, пытаясь понять смысл происходящего и что делать. Тамара, из деликатности не выказывая интереса, поглядывала из-за плеча Пухова в ветровое стекло. Перелыгин с Денисом тихо давились от смеха.
Вот и второй архангел поднялся по лестнице в кабину, а ему навстречу вышел третий – Перелыгин узнал в нем Петелина.
– Ну-ка поехали! – скомандовал Пухов. – Пока эти моржи сухопутные нам коллективный показ не устроили.
Машина ринулась вниз, ее заметил Игнат Шестаков и дал мощный гудок. Услышав сигнал, Петелин оглянулся и кинулся назад к лестнице, неуклюже вбежал по ней, сверкнув голым задом, исчез в кабине.
Началась паника – одежда Боцмана осталась в его экскаваторе, но там сейчас был Тимоха и уже, как по тревоге, натягивал его тельняшку и штаны. В экскаваторе Петелина надеть было нечего, поскольку бригадир впрыгнул в собственные штаны сразу двумя ногами. Боцману достались лишь петелинские трусы и свитер. Натянув их, он с криком «полундра!» скатился по лестнице и метнулся к машине ТТ, сообразив, что надо именно туда.
Пухов попросил Перелыгина и Тамару побыть в машине, а сам прошелся вдоль агрегата, оглядел забой, усмехнулся, заметив рыбу и бутылки на гусеницах.
И Перелыгин, и Тамара, и экскаваторщики, наблюдавшие за директором, разгуливающим по полигону, были бы сильно удивлены мыслями, занимавшими его в эту минуту.
А Пухов вспоминал, как осенью двадцать лет назад он получил известие о прибытии груза и пошел один под вечер на базу, охраняемую дедом Толей. Переходя по льду реку, он принял в темноте черную полоску открытой воды за галечную косу, прыгнув на нее со льда. Была сильная пурга, мороз ночью уже опускался ниже тридцати, до базы оставалось три километра. Выбравшись из воды, Пухов побежал, сбрасывая на ходу одежду. Наверно, он не добежал бы и погиб бы по собственной дурости, но его подобрал дед Толя, ходивший проверять заячьи петли. Всю ночь он растирал Пухова медвежьим жиром, отпаивал спиртом с горячим чаем и спас его не только от смерти, но и от обыкновенной простуды. А утром отправил на лохматой якутской лошадке обратно на участок геолого-разведочной партии, где он оказался три месяца назад, сразу после института.
На гиблом, оторванном от мира участке трудился разношерстный народ, но всех уравнивала работа и одинаковые условия жизни в тайге. После смены каждый тащил к своему жилищу срубленную лесину топить печь, делились едой, охотничьими трофеями, ходили в соседние балки пить бражку. Балки были все похожи один на другого. Дверь обычно находилась с торца, слева от нее стояла большая железная печь, на которой готовили еду. За печью на стене сушили одежду, чуть дальше по той же стене врезалось небольшое оконце. К нему впритык ставился стол, вдоль противоположной стены ладились нары в два яруса. Верхние, откидные, нары делались из металлических труб, на которые натягивался брезент.
Когда буровой сезон закончился, станки тракторами утащили ремонтировать на базу а Пухова оставили начальником на шурфовку. Ему предстояло прожить всю зиму среди двух десятков мужиков, отвечать за проходку, документирование, взрывчатку, короче, за все, в том числе и за их жизни. В ту зиму, сравнивая свои впечатления студенческих лет, он понял, как обманчива человеческая внешность, как часто за неприглядностью, колючим характером, показной грубоватостью скрываются прочность и надежность, готовность терпеть, а за благообразным видом прячется изворотливая, готовая предать мерзость.
Шурф – глубокая вертикальная дыра, уходящая в земную твердь. Его бьют коротким ломиком, кувалдой, а где льда поменьше – забурником. Точно посередине в дне шурфа пробивается бурка – дырка поменьше, глубиной двадцать пять или сорок сантиметров, в нее закладывается взрывчатка и электродетонатор.
Оповещая о взрыве, Пухов свистел в свисток и крутил рукоятку взрывной машинки. Тайга вздрагивала от грома, не поймешь откуда вылетали куропатки, уносились с возмущенным криком. Вскоре шурфовщики – грубый народ кайла и лопаты, стали называть своего молодого начальника Антонычем. А за глаза про бригаду говорили: Тимур и его команда. Пухов пытался возражать, но мужики не уступили. Многие помнили времена и традиции «Даль-строя», где к начальству было принято относиться уважительно.
Среди шурфовщиков были бывшие зэки, власовцы, отбывавшие ссылку, молодые парни, приехавшие по комсомольскому набору осваивать севера. Был Вадик Зинчук. Спецпереселенец из-под Черновцов. Когда на Украине появились немцы, ему исполнилось шестнадцать, и он попал в молодежный отряд будущих полицаев – ходил в форме, носил деревянное ружье и за это хорошо ел. Что случилось потом, не рассказывал, а расспрашивать было не принято. Пухов только знал, что Вадик попал на Север очень молодым, учился на курсах взрывников и горного дела.
Был бывший вор-карманник Лёнчик по кличке Пантелеев. Безотказный, двужильный в работе. По тайным позывам своей натуры, он таскал из вагончиков всякие мелочи – ложки, стаканы, вилки, короче, все, что можно было украсть. Крал и у Пухова, заходя с какой-нибудь просьбой. Мужики, жившие с Лёнчиком, собирали украденные вещи и возвращали хозяевам. Никто не обижался. Лёнчика даже жалели, понимая, что это какая-то странная неизлечимая болезнь, и за то, что он не был жлобом: настреляв на охоте дичи, щедро делился с товарищами по балку, а по выходным на всех варил суп из куропаток и шурпу из зайчатины.
Когда вовсе становилось невмоготу от холода и тоски полярной ночи, а душа требовала пира, в нарушение «сухого» закона ставили бражку. Как-то затащили на минутку Пухова, собравшегося поохотиться: «По кружечке, начальник!» Очнулся в своем балке одетым, подпоясанный пустым патронташем. Утром ему показали кучу стреляных гильз и ручку от ведра с перебитым ободом на лиственнице: «Свиреп был, Антоныч, ишь, от ведра-то что осталось».