Перед сном я еще раз спросил Лагедиака, известна ли ему цепь Ралик, о которой он никогда не говорил ни слова; он отвечал, что часто там бывал; я вновь подумал, как трудно выведать такие известия у дикарей, не зная в совершенстве их язык. Они никогда сами ничего не рассказывают, а только отвечают на вопросы, предполагая, что мы гораздо умнее их и, следовательно, все знаем. Шамиссо часто также весьма трудно было выудить у Каду какие-либо сведения. Теперь Лагедиак рассказал мне, что если плыть от Эрегупа на юго-запад, то через несколько дней достигнешь группы Одья [25] которая превосходит все прочие не только величиной, но и населением. Здесь повествуют, что задолго перед этим к Одье приставал корабль, оставивший там много железа.
2 ноября посетил нас старый начальник острова Ормед и по-детски радовался новому свиданию с нами; он укорял меня за то, что я не пристал к его острову, поскольку он теперь начальник всей группы; добрый и всегда щедрый, старик привез хлебные плоды и кокосовые орехи, несмотря на причиненный хищничеством Ламари недостаток. Каду прежде долго жил на о. Ормед и пользовался отеческим попечением этого старца; их взаимная радость при этом новом свидании была действительно трогательна. Каду проводил с Шамиссо своего попечителя на о. Ормед, где они многое хотели посадить и возвратиться завтра. После полудня я прибил к кокосовому дереву у жилища Лагедиака медную доску, на которой были написаны год и название нашего корабля. Лагедиак чрезвычайно радовался этому знаку памяти и обещал беречь его, но не мог понять, как я теперь с «Рюриком» отправлюсь в море, когда его название прибито к дереву.
3-го утром Шамиссо возвратился с Каду, и я был поражен неприятным известием, что Каду хочет остаться здесь. Еще вчера он уверял, что никогда меня не покинет, и эта внезапная перемена его намерения была для меня загадкой, которую, однако, Шамиссо скоро разрешил. Каду узнал, что его маленький сын на Ауре очень скучает о нем, ежедневно бегает по лесу, ищет его и не спит ни одной ночи; это известие тронуло его родительское сердце, и он решил здесь остаться. Казалось, что он боролся сам с собой, когда рассказывал мне об этом; но когда и я одобрил его намерение (хотя, конечно, с горестью, поскольку очень полюбил его), то он решил привести этот план в действие и обещал усердно заботиться о наших насаждениях, высказав желание называть различные растения нашими именами. Поэтому может легко статься, что будущие мореплаватели вместо корня ямова, таро и картофеля найдут тут Тимаро, Тамиссо и Татабу. Каждый из матросов хотел от него самого услышать, что он подлинно оставляет нас, и всякому он рассказывал о своем сыне. Мне было весьма больно с ним расставаться, но я утешал себя мыслью, что ныне он может сделаться здесь полезным, а в нашем холодном климате едва ли прожил бы долго. Поскольку мы намеревались отплыть отсюда завтра, то он хотел еще сегодня оставить корабль, а мы начали собирать подарки для него. В безмолвном удивлении рассматривал он свои сокровища и только страшился, что жители Радака не одолеют искушения и ограбят его; я сам не сомневался, что Ламари не замедлит отнять у него большую часть подаренных нами вещей, и, чтобы отвратить это, оставил и для последнего весьма значительные подарки; я также не забыл старого начальника о. Ормед и Лагедиака. После этого были посажены в шлюпку несколько свиней и собак, которых я поручил заботам Каду; когда он нежно простился на корабле со всем экипажем, я проводил его с Шамиссо на берег.
Лагедиак встретил нас на берегу, изумился выгружаемым сокровищам и был в восхищении от подарков, врученных ему самому. Я велел снести богатство Каду в жилище Рарика, где он его спрятал; островитяне, восхищаясь им, наверно, тайком уже соображали, каким образом присвоить его. Чтобы насколько возможно предохранить от этого Каду, я хотел предупредить всех. Лагедиак немедленно отправил двух глашатаев, которые прошли по всему острову и возвестили, чтобы все жители собрались; мы велели ударить в барабаны, и вскоре собрались все жители острова Отдиа: мужчины, женщины и дети. Им объявили, что Каду остается здесь, а я намерен сказать им нечто по этому поводу; в ожидании народ стал в круг, в середине которого находились я и Шамиссо. Каду одевался между тем в жилище Рарика, чтобы в этом торжественном случае произвести сильное впечатление. Заставив ожидать себя некоторое время, он, наконец, вышел тихими шагами из дому; на нем была белая рубаха, голова накрыта соломенной шляпой, в правой руке обнаженная сабля. Жители Радака ужаснулись, когда он со смертоносным оружием важно вступил в круг и сел на сук дерева. Солнце уже закатилось, когда он начал говорить речь, которой его научили.
«Великий «тамон» всех «тамонов» земли русской, — сказал он, — повелел, чтобы Каду остался здесь заботиться о преуспевании оставленных русскими животных и растений. Под страхом смертной казни никто не должен ему в этом препятствовать; напротив, каждый житель должен помогать в обрабатывании земли, за что получит вознаграждение». Чтобы придать речи больше веса, я позволил себе следующую ложь: «Через десять месяцев прибудет сюда из России большой корабль, на котором будут привезены для жителей Радака железо и другие полезные вещи; но если окажется, что растения уничтожены, виновные будут преданы смерти. Пусть никто не дерзнет обокрасть Каду или причинить ему какое-либо зло, так как и это преступление будет наказано смертью». В заключение я обещал большие награды тем, которые встретят корабль из России выращенными ими плодами.
Каду произнес свою речь с большой важностью, а островитяне обещали исполнять с точностью нашу волю; чтобы показать им мое могущество, я распорядился по данному мной сигналу сделать два выстрела из пушек и пустить ракету. Уже наступила темнота; я велел островитянам посмотреть на корабль, чтобы видеть огонь, которым мы можем истребить за непослушание, и дал сигнал; пушки загремели, бедные дикари оцепенели от страха, но еще больший ужас произвела ракета: Лагедиак обхватил меня обеими руками и просил прекратить это страшнее зрелище; Каду, напротив, был доволен произведенным впечатлением. Несколько розданных мной подарков восстановили спокойствие; Каду получил еще две медные медали с изображением императора; одну я велел носить ему самому, а другую отдать от моего имени Ламари. Он решил зарыть некоторые свои богатства в землю, а с остальными поселиться на о. Ормед у своего старого благодетеля. Только при прощании почувствовал, кажется, Каду в полной мере, сколь тягостно расставаться с нами: он плакал, как ребенок, и трогательно просил опять прийти сюда. Привязанность этого доброго человека меня тронула, но еще более жалостен был всеобщий вопль дикарей в связи с нашим отбытием. Лагедиак крепко обхватил меня и часто спрашивал, подлинно ли мы опять прибудем. Мужчины, женщины и дети провожали нас до самой шлюпки. Каду шел впереди с обнаженной саблей; горящие лучины, которые освещали путь, придавали нашему шествию торжественный вид. Когда мы отвалили, то все дикари сели на берегу и запели песню, в которой часто упоминались наши имена.