По поводу финансовой стороны дела мало что можно сказать. Сенека получил большое наследство, приумножил его и знал, что большая часть его состояния в конце концов перейдет императору. Правда, при этом он постоянно проповедовал безразличие к деньгам. Но, во-первых, его общественное положение требовало известного достатка. А во-вторых, стоицизм в отличие от кинизма никогда не учил, что человек должен быть беден. Деньги сами по себе — вещь безразличная. Сенека никогда не выступает против богатства как такового: богатство и бедность указывают человеку разные пути к добродетели[522]. Сенека выступает против роскоши, против алчности, ненасытного желания иметь больше, чем у тебя есть, против ростовщичества и страсти к наживе. Сама биография Сенеки показывает, что стоическое «безразличие» к богатству действительно могло существенно облегчить ему жизнь. Когда в 41 г. он был осужден за адюльтер с Юлией Ливиллой (который ему безосновательно приписали) и отправлен в ссылку, он лишился, по-видимому, большей части своего состояния. По возвращении из ссылки он получил все назад. Если верить обличениям его противника Суиллия, в 58 г. его состояние составляло более 300 миллионов сестерций. В 62 г. он предложил ссудить все свои деньги императору, а после пожара 65 г. пожертвовал значительную их часть на восстановление Рима (Анналы, 14. 54. 3—4). По словам Тацита, отойдя от дел в 64 г., Сенека жил очень скромно (Анналы, 15. 45. 13; 15. 63. 3), очевидно, полагая, что положение больше не обязывает его поддерживать внешний блеск. В завещании, написанном еще до отставки, он предписывает устроить ему самые простые похороны (Анналы, 15. 64. 4). Кажущиеся противоречия в поведении Сенеки нетрудно объяснить, разделив представления о том, что подобает общественному деятелю и что нужно частному человеку. Так, возмущающие критиков Сенеки почти кинические восхваления бедности в его сочинениях имеют в виду частную жизнь, в которой сам Сенека был весьма скромен.
По-видимому, Сенеке досталась значительная часть состояния Британника, одной из жертв Нероновых злодеяний. Это уже прямо касается главного обвинения против Сенеки: он-де закрывал глаза на преступления, совершаемые его учеником Нероном, потому что извлекал из них выгоду. По поводу имущества Британника Тацит высказывается вполне определенно: после убийства Нерон «щедро одарил виднейших из своих приближенных». Историк упоминает и о том, что уже в то время не было недостатка в людях, «осуждавших тех, кто, выставляя себя поборником несгибаемой добродетели, разделили между собой, словно военную добычу, дома и поместья» убитого (Анналы, 13, 18). Однако и этот случай, и отталкивающие оправдания Нерона после убийства матери, последовавшего в 59 г., требуют более внимательного анализа. В этих двух случаях, как и во многих других, Сенеке приходилось выбирать из двух зол. Его положение заставляет вспомнить о членах германского Генштаба в 1930-е гг. Следовало ли ему и Бурру осудить убийства и потерять свое влияние на императора, или надо было примириться с преступлениями в надежде это влияние сохранить, чтобы попытаться использовать его во благо государства и достойных граждан?
Сенека сделал свой выбор уже тогда, когда согласился на предложение Агриппины вернуться из ссылки и стать наставником будущего императора. Он знал, что Агриппина была против того, чтобы он учил ее сына философии. Он знал ее характер, ее ненасытную жажду власти; знал и Нерона, но все же принял рискованное решение и ввязался в клубок дворцовых интриг, где шла борьба не на жизнь, а на смерть. Что двигало им? Соскучился ли он в ссылке, жаждал ли власти или надеялся принести пользу в соответствии со своими стоическими взглядами? Ведь стоик должен заниматься политикой, несмотря на отвращение, ради блага государства, чтобы у власти был хоть один порядочный человек. Последняя причина, безусловно, имела место, хотя, может быть, не была главной. Это показывает трактат «О милости», написанный после убийства Британника: тогда Сенека еще надеялся воспитать из Нерона справедливого властителя. Конечно, были и другие причины: мотивы Сенеки отнюдь не достигают той чистоты, какая требуется от стоического мудреца. Но он и не претендовал никогда на звание мудреца. Он всегда называл себя «несовершенным», который лишь вступил на путь к мудрости и с трудом пытается по нему идти. Он скорее генерал Бек, чем Дитрих Бонхеффер римской истории.
Такое сравнение только на первый взгляд кажется фантастическим. Современные исследования показывают, как много общего между миром, в котором жил Сенека, и гитлеровской Германией или сталинской Россией[523]. Правители из трагедий Сенеки руководствуются правилами типа: «Odia qui nimium timet, regnare nescit» (Эдип, 704): террор — лучший способ управления. Но и в жизни правители руководствуются тем же принципом. Девиз Калигулы: «Oderint dum metuant» («Пусть ненавидят, лишь бы боялись»). Нам трудно представить себе мир настолько аморальный и грязный, как тот, что описан в прозаических сочинениях Сенеки. Сенека выражает своей матери восхищение за то, что она в свое время отказалась от абортов, и он смог появиться на свет (К Гельвии, 16, 3—4). А чего стоит зеркальная комната Гостия Квадры, в которой он занимался сексом с тремя партнерами одновременно, наблюдая себя со всех сторон в зеркалах (О природе, 1, 16, 7). В этом мире казни и пытки дело самое обыденное, а злоупотребление властью приобретает жуткий размах: за разбитую чашку Ведий Поллион бросает слугу на съедение хищным рыбам в бассейне (О гневе, 3. 40. 2—5; О милости, 1. 18. 2). Самое большое удовольствие для черни и знати этого мира — уже не бой, а «прямое человекоубийство» в амфитеатре (Письма к Луцилию, 7. 3). То, что обличает в сатирах Ювенал, Сенека описывает мимоходом, как мелочи повседневной жизни. И это, несомненно, не риторика, а истинная правда.
Средоточие зла, разврата, бесстыдства, жестокости — фигура императора, неуправляемого, порой безумного, как Калигула. Сразу после гибели Калигулы Сенека пишет три книги «О гневе». Это страшный документ. От подобного свидетельства нельзя просто отмахнуться, списав его на «глубокий духовный садизм», свидетельствующий будто бы только о душевном нездоровье автора[524].
Но если политическое поприще было так чудовищно грязно, зачем было Сенеке на него вступать? Без сомнения, не последнюю роль тут сыграло честолюбие, — но не только оно. Сенека много размышляет над этой проблемой теоретически. Вообще стоическая философия требует участия в политике. Но вот, например, Афинодор, стоик Августовой эпохи, рекомендует от него воздержаться, приводя неортодоксальную, с точки зрения стоицизма, причину: природа политики слишком дурна, она портит и коррумпирует всякого, кто с ней соприкоснется. Для Сенеки такой аргумент был чрезвычайно важен; именно его он рассматривает при выработке собственной позиции[525]. Множество разных доводов за и против того, чтобы мудрец занимался политикой, приводятся практически во всех сочинениях Сенеки. Но важнее всего с этой точки зрения два: «О душевном покое» и «О досуге». Здесь он подробно разбирает каноническое учение Зенона. Стоический мудрец непременно должен участвовать в общественной жизни, «если ему не помешают исключительные обстоятельства». Традиционный стоицизм признавал три уважительные причины, оправдывающие неучастие в государственных делах. Мудрец имеет право удалиться от политики, если, во-первых, государство слишком коррумпировано, чтобы он мог ему служить. Во-вторых, если он недостаточно богат и влиятелен или если от его услуг отказались. Наконец, третья уважительная причина — тяжкая болезнь. Нас интересует первая причина. В обоих трактатах Сенека доказывает, что она неверна (О душевном покое, 3. 1; О досуге, 8. 1). Ни одно государство не бывает достаточно благоустроено, чтобы быть достойным мудреца (этим Сенека, между прочим, объясняет свой постепенный отход от государственных дел: «О душевном покое» он писал в 62 г.). Но никакая политическая коррупция не может служить оправданием полного устранения от общественной деятельности. Говорить, как Хрисипп: надо участвовать в политике, если политическая жизнь государства не слишком грязна и порочна, — все равно, что рекомендовать человеку сделаться моряком, но не выходить в море, если есть подозрение, что погода испортится.