Читать интересную книгу Забайкальцы (роман в трех книгах) - Василий Балябин

— Прощай, матушка Украина.

— Дядя Охрим! До свидания, не поминай лихом!

— А и хороши же здесь девчата!

— Губа-то у тебя не дура!

— Афонька, запевай!

Суетин, улыбаясь, разгладил кулаком усы и, тряхнув чубом, завел служивскую, из тех, что сложили казаки в эту войну:

По долинам карпатским и дальнимПроезжал молодой казачок.

И сотня, давно уже не певшая так охотно, дружно подхватила:

Он лицом своим бледным, печальнымОбращался порой на восток.

В Казатин дивизия прибыла в последних числах декабря. Ближайшие к Казатину деревни — Сестреновка, Лебедяны, Вернигородок, а также и окраины самого городишка до отказа заполнили казаки, набившись по четыре, по пять и более человек в каждую хату. Улицы запрудили обозными фургонами, тачанками, походными кухнями, фуражом и коновязями. В садах и в улицах заполыхали костры.

К великой досаде казаков, дело с отправкой по железной дороге оказалось не легким, вагонов не хватало, приходилось ждать. Лишь 1-му Читинскому полку посчастливилось захватить два эшелона двухосных товарных вагонов. Читинцы сразу же загнали эшелоны в тупик, спешно принялись оборудовать теплушки для казаков и конские вагоны.

В комнатушке, которую хозяева отвели постояльцам, вместе с Егором поселились еще три казака: Молоков, Каюков и Гантимуров.

Вернувшись с вечерней уборки лошадей, Егор застал дома одного Молокова. При свете керосиновой лампы Молоков чинил порванную чересподушечную подпругу.

— А где ребята? — спросил Егор.

— Ушли. Каюков на кухню, за ужином, а Гантимуров на коновязь, дневалить.

— Побриться, что ли? Ты будешь?

— А чего же, налаживай бритву.

Попробовав на поясном ремне новую, с перламутровым черенком, найденную у убитого австрийского офицера, бритву, Егор попросил у хозяев горячей воды, приладил к лампе осколок зеркала и уже намылил щеку, когда в комнату к ним зашел Афанасий Суетин.

— Ушаков, живой ногой к Балябину.

— Чего такое?

— Не знаю.

— Ну ничего, подождет одну-то минутку, не с мылом же на морде бежать.

— Брейся живее.

Егор, наскоро побрившись, надел шинель, шашку, ушел. Суетин, большой любитель чужого табака, заговорил было о куреве, но Молоков уже взялся за бритву, мылил себе бороду. Пришлось Афоне ждать, тешить приятеля разговорами. И когда кончил бриться, заговорил о главном:

— Закурим, Митрий, твоего, я, брат, сегодня обестабачел.

— Да у тебя вечно так! — Покосившись на Афанасия, Молоков вытер полотенцем бритву, убрал со стола мыло и лишь после этого вытянул из кармана кисет с табаком. — И до чего же привык ты на чужбинке прокатываться.

— Мне свой табак курить доктор отказал, для здоровья, говорит, вредно, — свертывая самокрутку, пошутил Афанасий и, прикурив от спички Молокова, заговорил серьезно: — Это меня сегодня пулеметчики разорили, мать их за ногу. Хотел одного угостить, а их, откуда ни возьмись, набежало целый взвод, ну и весь кисет у меня в один момент как ветром выдуло.

— А там, поди, и табаку-то было воробью на одну понюшку!

— Полнехонький кисет был, Митрий, ей-богу!

— Э-э, была у собаки хата!

Вскоре пришел Егор, огорошил вопросом:

— Хотите в гости пойти?

Молоков взметнул на Егора белесыми бровями:

— В гости, это куда же?

— В Читинский полк. Он, оказывается, на Дон идти налаживается, а казаки небось не знают ничего, вот и надо им мозги вправить. Я там, кстати, и с братом повидаюсь.

— Сходитъ-то можно бы, — согласился Молоков. — У меня там тоже знакомые есть, да отпустят ли?

— Отпустят. Балябин сам велит пойти туда. Из пятой сотни пойдут ребята.

— Меня с собой возьмите! — попросил Суетин. — У меня там станичников людно, поговорить есть с кем.

— Идем, — согласился Егор. — Беги к писарю Вишнякову, он тебе увольнительные выдаст на всех.

В комнате появился Каюков с тремя котелками гречневой каши. Пока Суетин ходил к писарю, друзья поужинали, и все четверо отправились к читинцам.

До станции шли вместе и, лишь разыскав эшелоны читинцев, разошлись по разным сотням. Егор шел мимо длинного ряда товарных вагонов, откуда уже доносился шум, людские голоса, густо дымили трубы железных печек. В некоторых вагонах еще стучали топоры, размеренно шаркали пилы, а в открытые двери виднелись работающие там казаки, при свете фонарей заканчивающие оборудование теплушек.

Егор подошел к большому костру, вокруг которого сидели, разговаривали, кипятили в котелках чай человек пятнадцать казаков; поздоровавшись, спросил:

— Какой сотни?

— Третьей, — полуобернувшись, ответил бородатый казак.

— Мне бы Ушакова повидать…

Казак, в полушубке и серой папахе, только что подцепил концом шашки котелок, потянул его из костра; при последних словах Егора дрогнул, расплескивая кипяток, сунул его на землю и, бросив шашку, выпрямился.

— Егор! — воскликнул он, шагнув навстречу брату.

— Миша!

Братья обнялись, трижды поцеловались. Егор отступил на шаг и, держа Михаила за плечи, осмотрел его с головы до ног. Перед ним стоял широкоплечий, черноусый казачина, чуть пониже его ростом.

— Какой ты, брат, вымахал за три-то года! — радостно волнуясь, проговорил Егор. — Попадись на улице, и не узнал бы, пожалуй.

— Так вить уж старый казак, четыре года отломал, подобру-то увольняться пора бы.

— Что ж поделаешь. Я вот семь лет с коня не слажу, а конца-то все еще не видно. Письма-то хоть получаешь от мамы?

— Давно не было, не знаю, как она там, жива ли.

— Я тоже ишо летом, когда из-под Касторны отступали, получил от нее письмо, да вот и до теперь нету.

Когда порыв первой радости прошел, Михаил обернулся к казакам:

— Ребята, гость у меня дорогой, родной брат припожаловал.

Казаки, оборвав разговор, оборачивались на братьев, один из них предложил:

— Спрыснуть бы не мешало встречу-то.

— Всамделе, Ушаков, — поддержал другой, — какого же ты черта, давай загоним эти хреновины-то да и выпьем на радостях.

— Верно, садись, Егор, мы тут мигом.

Усадив брата на свое место у костра, Михаил ушел куда-то с двумя казаками, вернулся один, подсел к Егору.

— Сейчас ребята приволокут молочка от бешеной коровки. — Михаил, улыбаясь в усы, перемигнулся с казаками, пояснил Егору: — Осенесь австрийского офицера раздели мы убитого, аппарат был при нем фотографический, взяли, да ишо какую-то штуковину, на часы вроде похожа. Вертели мы ее, вертели и так и эдак, ни черта не поняли и забросили ко мне в седельные сумы. А здесь показали жиду одному, и он нам две четверти самогону давал за обе эти штуки. Мы заартачились чего-то, три просили — не дает, на том и разошлись. А сейчас решили за-ради такой встречи отдать за две, черт с ними. Вот ребята и потопали к жиду, скоро должны появиться.

И действительно, посланцы вскоре вернулись, принесли с собой цинковое ведро, чуть не доверху наполненное самогоном. Один из них, черпая из ведра кружкой, стал разливать самогон в чашки и консервные банки, которые поочередно подставляли казаки. Откуда-то появилась большая буханка хлеба, Михаил изрубил ее шашкой на полене и, собрав куски в конскую торбу, поставил к костру посредине круга:

— Вот и закусить есть чем, начнем!

Все подняли кружки.

— С гостем тебя, Ушаков!

— Спасибо.

— Доброго здоровьица всем!

— Дай бог не по последней!

Егор, принимая от Михаила кружку с самогоном, предложил:

— За скорую встречу с домашними!

— Давай бог!

— Поскорее бы…

Закусывая хлебом, Егор размышлял, как бы начать задуманный разговор, и не мог решиться, смущало то, что казаки еще были незнакомы, особенно не нравился ему горбоносый, звероватого вида урядник.

А самогон уже развязал языки казакам. Разговорившись, вспоминали родные станицы, рыбную ловлю на Аргуни, охоту на тарбаганов[56], а один казак рассказал, как он с отцом ловил капканами волков, травил их стрихнином.

Самогон в ведре убывал, и, когда допили остатки, Михаил предложил перейти в вагон, все охотно согласились и, захватив с собой котелки с кипятком, покинули догорающий костер.

В вагоне жарко. Казаки поснимали с себя полушубки, расположились кто где: одни улеглись на нары — головой на средину вагона, другие расселись вокруг печки на груде угля, на досках и поленьях; Егор, сидя около стены на перевернутом кверху дном ведре, рассказывал Михаилу о казачьем съезде.

— Я уже слыхал про этот съезд, — не дав и договорить Егору, заметил Михаил, — большевики, говорят, подстроили там раскол, им ить до всего дело есть. Я-то, сказать по правде, ни черта не разбираюсь в этих партиях всяких. Ты-то хоть чего-нибудь маракуешь?