Вот в чем дело.
Он очень хотел, чтобы стало как раньше, потому что раньше была жизнь, а сейчас — только осколки стекла. Но хотел ли он снова быть несвободным? Быть только человеком? Мартином Соколовым?
Штезаль, Заноза даже это перевернул, даже его имя.
Мартин теперь думал о себе, как о Фальконе. И в Москве, в офисе, на обращение «капитан Соколов» реагировал с таким запозданием, что сам себя на месте шефа отправил бы на серьезную проверку к серьезным врачам. Пожалуй, уже к психиатрам, а не к психологам. Но он пока еще не начал думать о себе, как о Нейде Алакране. И он все еще не превратился в чудовище, и никого не убил, даже Виолет не обижал.
Правда, он ее за прошедшие пять ночей и не видел.
Ему было так плохо без Лэа, что хотелось напиться, плакать или ругаться самыми страшными проклятиями на карианском. Мартин ругался. Мартин пил. Но напиться не получалось — не было времени. И еще… он не знал, будет ли с Лэа лучше.
Было. Да. Несомненно. Было хорошо. И тем тоскливей, тем больнее сейчас вспоминать об этом. Но будет ли? Теперь. Когда есть с чем сравнить.
Заноза развил бурную деятельность — еще более бурную, чем в те трое суток, что прошли до попытки поговорить с Лэа — и уже на следующую ночь Мартин получил в свое распоряжение чердак жилой части мельницы. Внизу, в подвале, он занимал «дневку», убежище, созданное на тот случай, если упырю придется остаться на Тарвуде после рассвета. Подходящее место, чтобы выспаться, но малопригодное для жизни. А на чердак Заноза притащил откуда-то — Мигель, наверняка, знал, откуда — мебель, словно сошедшую со страниц пиратских романов. И теперь у Мартина была своя собственная капитанская каюта. Прямо на мостике — ну, а чем еще считать самую высокую часть мельницы?
Два из трех окон выходили на широкую реку над запрудой, и неумолчный плеск воды, солнечные и лунные блики, отражение облаков и звезд — все создавало иллюзию, будто мельница, как странный корабль, плывет и плывет куда-то. Третье окно смотрело на берег. Но возле него стояла подзорная труба на треноге. Очень морская подзорная труба — из бронзы и красного дерева, с великолепной оптикой и красивой резьбой. Стены, увешанные картами, коврами, каким-то фантастическим оружием, пейзажами Виолет и корявыми, но живыми и узнаваемыми шаржами, сделанными Бераной, довершали впечатление. Когда Мартин поднимался к себе на чердак, мельница начинала казаться ему дурдомом, но, несомненно, дурдомом дальнего плавания.
На лесную опушку не выходило ни одного окна. Мельница смотрела туда глухой стеной. В прозрачных сосняках, растущих за заливными лугами, Заноза иногда собирал для Бераны фиалки. Отсутствие окон с лесной стороны мельницы говорило, что упырь прекрасно знает о том, что это за сосняки, о том, почему там нельзя собирать цветы, и о том, что к ним, вообще, лучше не приближаться. Кто-то просто не может без подвигов. Хотя бы идиотских.
Мартин думал об этом, и о том, что он теперь тоже может, если захочет, сделать что-нибудь идиотское, но героическое. Еще он думал, как покажет чердак Лэа, ей должно было понравиться. И вспоминал, что Лэа никогда сюда не придет… вспоминал, почему сам оказался здесь. А Заноза сбивал его с этих мыслей просьбой помочь на лесопилке, и думать снова становилось некогда.
— А мы демонопоклонника поймали, — сообщил Заноза, когда очередная трудовая ночь подошла к концу. — Скрипача. Есть в скрипачах что-то такое, я тебе скажу… не зря про них столько легенд, и все демонические.
Короткая передышка, последние полчаса до рассвета. Время покурить, допить припасенную на ночь кровь и поговорить... да вот, хотя бы о демонах. Теперь говорить можно обо всем, не нужно следить за тем, чтоб быть человеком. А потом Заноза отправится в ночь Алаатира, а Мартин — в утро Тарвуда. Нужно будет встретить возчиков, которые приедут за очередной партией стройматериалов, убедить вдову Мазальскую в том, что он не хочет, и не будет завтракать, поспать хотя бы часа четыре, и уходить в Москву.
Что бы ни случилось, как бы мало ни осталось в нем человеческого, отказываться от той жизни Мартин не собирался. Ему нравилось быть капитаном Соколовым. Теперь, когда это стало игрой, а не обязанностью — нравилось по-настоящему.
— Это все скрипки, — объяснил он Занозе, — хорошие скрипки полны волшебства. К тому же, на них сложно играть, нужен идеальный слух, и музыку портит малейшая ошибка. Ваш скрипач душу кому-то продал или просто Люциферу поклонялся?
— Стали бы мы его ловить, если б он был обычным сатанистом! Но душу он тоже не продавал, он такую сделку заключил… бездушную. Демон дал ему на время возможность зачаровывать, а за сотню зачарованных обещал, что его сценарий понравится кому-нибудь из культовых режиссеров.
— Режиссеров? — Мартин не понял. Речь все еще шла о скрипаче? — Дирижеров, может быть?
Но тогда при чем тут сценарий?
— Чува-ак, ты забыл, что такое Алаатир? В этом городе попасть в кинобизнес не мечтают только мертвые. Да и то… за всех я не поручусь. Этот парень писал сценарии. Ну, и на скрипке играл. И вот, сделку с демоном заключил. А чары решил использовать во время гастролей одного русского, типа, тот приедет и уедет, никто ничего и не поймет. Сто человек — это немного. За один раз всех и обработал. На фигню всякую чаровал — с соседями поссориться, в витрину кирпичом кинуть, копам нахамить, из магазина что-нибудь стырить. Ну, реально, мелочи.
— Из которых…?
— Ага. Из которых кровища, трэш и фраги, — Заноза кивнул, очень собой довольный.
Мартин хорошо знал и этот его вид, и эти интонации. Был бы эмпатом, и эмоции знал бы уже до тонкостей. Заноза сделал что-то, чего никто кроме него сделать не мог, был этим фактом горд и сейчас беззастенчиво хвастался.
— Вовремя вмешались, значит? — спросил он, чтобы полюбоваться, как упырь раздувается от гордости.
— Да-а.
— Демона обломали?
— Да он еще кого-нибудь найдет. Демон же. Но знаешь, что забавно? — Заноза подобрался, наклонился к Мартину, — из-за этого шухера скрипач и правда оказался в тусовке, где его сценарий может кого-нибудь заинтересовать.
— Все правильно. Скрипач должен был только использовать чары, и он их использовал. Он не брал на себя обязательства устроить беспорядки, значит, свою часть договора выполнил. Когда мы заключаем сделку, мы не можем нарушить условия, пока их соблюдает вторая сторона.
— И мне это не нравится, — пробормотал Заноза, на глазах теряя самодовольство и погружаясь в задумчивость. — Не могу понять, что он задумал. Я в него верю, он круче всех, но я все равно напрягаюсь, когда перестаю его понимать. Он хотел тебя видеть, велел передать, что приглашает тебя в «Крепость». В любое удобное время от заката до рассвета.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});