Какое ужасное происшествие так искалечило ее? – гадала Стиви. Что унесло прочь ее волю говорить или даже передвигать собственное тело? Какая личность скрывалась когда-то за этими пустыми голубыми глазами, куда она делась? Стиви заметила, что психиатр даже не утруждает себя разговорами с Кейт, когда делает обход, а просто регистрирует у нее признаки жизни и царапает несколько слов в свой блокнот.
Как-то раз, когда доктор уже собрался уходить, Стиви вдруг спросила:
– Что с ней произошло? Почему она такая? Она понимала, что ведет себя нестандартно, но уж больно мучил ее этот вопрос.
Психиатр неопределенно, с некоторой досадой, покачал головой. В конце концов, неуместно было обсуждать одного пациента с другим. Но потом, отвернувшись, взглянул на стопку историй болезни, которые держал в руке, и остановился.
– Видишь ли, Стиви, – ответил он, – Кейт прибыла почти одновременно с тобой. Она находилась в коме… напичканная столькими химикалиями, что мы даже не сумели сделать точный анализ картины отравления. Мы и не ожидали, что она выживет, но она все-таки не умерла. К несчастью, – тихо добавил он, слегка кивнув в сторону Кейт, – и это, кажется, все, на что мы можем надеяться, лучше ей не станет.
– Нет, – заспорила Стиви, – не может этого быть. Ведь должно же быть что-то, что вы можете сделать…
– Все уже сделано, Стиви. Когда поврежден механизм вот тут, – сказал он, постучав по голове, – иногда он бывает способен починить сам себя… а иногда ущерб уже необратим. – Заметив печаль на лице у Стиви, он добавил: – Единственная причина, почему я говорю тебе это, чтобы ты знала, как тебе повезло. Ты получила второй шанс, детка. Используй его, потому что больше ты его уже не получишь.
Повторный шанс, подумала Стиви, когда доктор ушел. Даже в своих самых страстных поисках надежды она не могла считать Бельвю повторным шансом. И все же… она была жива, ее мозг был цел. В отличие от Кейт она могла надеяться на будущее подальше от этого места, хоть и не имела представления, каким оно будет. Впервые за много месяцев она подумала о себе как о везунчике – по крайней мере, по сравнению с Кейт.
Сознание того, что эта женщина скорее всего никогда больше не испытает самых простых удовольствий жизни и свободы, заставило Стиви еще больше заботиться о ней.
– Эй! – закричала она на санитарку, которая столкнула Кейт с кровати, после того как та намочила простыни. – Нельзя так грубо с ней обращаться, черт побери! Ты не имеешь права обращаться с ней так!
В ответ санитарка бросила в нее грязное белье и доложила врачам, что она скандалит.
Заступничество Стиви заработало ей дозу стелазина; она подчинилась спокойно, не желая рисковать снова вернуться в палату буйных. Много часов она чувствовала себя словно зомби. Руки и ноги казались ватными, во рту пересохло, глаза налились кровью, что хуже всего, она не могла сосредоточиться ни на чем, огромные усилия требовались на то, чтобы поставить одну ногу впереди другой или поднести ложку ко рту, не пролив ее на себя.
Но Стиви не жалела, что попыталась помочь Кейт, пусть даже результатом оказалась черная отметка в ее карточке поведения. Она записала себе в блокнот: «Здесь что-то ужасно неправильно. Не знаю, что именно, но ведь невероятно, что люди, которые должны тебе помогать, используют всю свою силу, чтобы сделать тебе больно».
Часы посещений приносили один и тот же усталый парад родственников, нацепивших на лица маску фальшивого веселья или исполненной долгом решимости, они оставляли писчую бумагу и одежду, книги и журналы. Однако редко доводилось Стиви услышать какую-то настоящую беседу. Ей казалось, будто люди с воли приняли как аксиому, что обитатели больницы были чуждыми им созданиями, пугающими и в чем-то даже неприятными.
Она сказала себе, что ей нечего и надеяться, что кто-то из Забегаловки придет в это ужасное место, чтобы навестить ее; все они следовали утверждению Самсона, что лишь удовольствие стоит чего-то в жизни. Но чтобы как-то утолить обиду от сознания того, что ее забросили, она сказала себе, что и сама не хочет, чтобы ее увидели в таком месте.
Как-то раз субботним утром, когда Стиви гуляла с Кейт по холлу, она заметила, как в глазах Кейт что-то промелькнуло, а голова слегка повернулась к телевизору.
– Ты хочешь посмотреть мультики? – спросила Стиви.
Ответа не последовало. Стиви повторила свой вопрос, когда усаживала Кейт на пустой стул перед телевизором.
– Это Булкинкль и Роки, – проговорила она. – Ты слышишь меня, Кейт?.. Ты что-нибудь помнишь?
Кейт не отвечала, но ее глаза устремились на экран, и поэтому Стиви отступила назад, за сдвоенный ряд стульев, чтобы понаблюдать, может, мультик пробудит забытые воспоминания. Внезапно Кейт встала и пошла к экрану с протянутой вперед рукой. Раздался гневный крик протеста; через секунду ее сшибла на пол плотно сложенная женщина, выкрикивавшая проклятья и сопровождая их суровыми пинками. Стиви бросилась на спасение Кейт, загородила Кейт своим телом и изо всех сил толкнула нападавшую. Прозвучал пронзительный свисток, и тут же появились еще две санитарки, но не успели они разъединить дерущихся, как Стиви увидела блеск металлической пилки для ногтей и почувствовала горячую, обжигающую боль на лице.
– Больше не будешь смотреть телевизор, Пат, – сказала одна из санитарок грубо, пока выкручивала запрещенную пилку из руки плотной женщины и оттаскивала ее прочь.
Стиви начала смеяться от абсурдности всего происшествия, хотя глаза ее заполнялись ее собственной кровью. Более бережные руки прижали полотенце к ее лицу, а сильные руки унесли ее из холла.
– Какой стыд, черт возьми, – произнес молодой врач-ординатор, когда накладывал ей на щеку шов.
Анестезия заглушила боль, но Стиви чувствовала, что прокалывают кожу и продевают нитку; она начала считать и поняла, что шов проходил почти через все ее лицо, от брови до подбородка.
– Ей еще повезло, что глаз не потеряла, – пробормотала сиделка.
Повезло, сумрачно подумала Стиви. Может, если, мне везет, они не сочтут это за повод держать меня здесь всю жизнь.
Травма привела Стиви в госпитальную палату, где у нее осторожно проверили следы инъекций. «Заживает неплохо», – говорил ординатор каждый раз, когда делал ей перевязку и накладывал мазь с антибиотиками. Однако он избегал встречаться с ней взглядом, когда делал эти оптимистичные заявления.
А когда бинты сняли, Стиви поняла почему. Я похожа на Франкенштейна, подумала она. Или на чудовище, которое пугает малых детей на День Всех Святых. Всегда ее красота казалась ей чем-то само собой разумеющимся, а теперь, так жестоко изуродованная, она ощутила ужасное чувство потери. Ей казалось, словно Милая Стиви Найт исчезла, оставив вместо себя кого-то другого, еще не вполне проявившегося.