Вторая часть книги госпожи де Сталь «О Германии» посвящена литературе и искусству. Главный вопрос «Почему французы несправедливы к немецкой литературе?» выдавал ее намерения: быть посредником между двумя культурами. В отдельных главах она подробно рассматривает творчество Шиллера и Гёте, Лессинга, Цахариаса Вернера и других писателей. Она писала не похвальные речи, но критически обоснованные наблюдения. «В Гёте нет больше того зажигательного пламени, из которого родился «Вертер», но теплоты его мыслей все еще достает на то, чтобы во все вдохнуть жизнь», — пишет она в главе «Гёте»; в то же время она сдержанно высказалась в письме Фридриху Генриху Якоби, что Гёте «человек удивительного духа. Его характер и взгляды не вызывают во мне симпатии, но способности его приводят меня в величайшее восхищение» (11 марта 1804 г.). Ей, любившей Париж, маленькие города приносили мало радости, но пребывание в крошечном Веймаре вызвало приятные чувства. В главе «Веймар» она рассказывала своим соотечественникам: «Веймар не столько маленький город, сколько большой дворец. В избранном кругу там обсуждают с живым интересом каждое новое произведение искусства. Женщины, достойные ученицы некоторых высокообразованных мужей, постоянно интересуются тем, что создается в литературе, а также значительными политическими событиями. Благодаря чтению они знают весь мир и, умея широко мыслить, раздвигают тесные границы существования».
Осенью 1804 года в Веймаре происходили большие торжества. В августе двор переселялся в новый замок — внушительное здание для местечка с населением в семь с половиной тысяч. Берлинский архитектор Генрих Генц, по рекомендации Гёте производивший отделку внутренних помещений, украсил дворец входной лестницей на восточном крыле здания и праздничным «белым залом» — шедеврами классицистического стиля. Комплекс строений в форме подковы был обращен к парку на берегу Ильма, в аллеях которого мог гулять каждый независимо от сословия. «Парк особенно ценим веймарцами, и они охотно бывают в нем», — писал Йозеф Рюккерт в критическом журнале «Гений времени» («Дер Гениус дер цайт») в мае 1800 года. В нем можно встретить ремесленников и бюргеров наряду с «вечно праздными и вечно мерзнущими дворянами, которые здесь, как и повсюду, пытаются бежать от скуки и холода своего существования». По воскресеньям в хорошую погоду «парк являет собой республиканский праздник всего Веймара».
С политической точки зрения важным событием был брак наследного принца Карла Фридриха с русской великой княжной, дочерью Павла и сестрой императора Александра, Марией Павловной, который был заключен в августе 1804 года в Петербурге. Въезд молодой четы в Веймар был торжественно обставлен, как и надлежало быть в случае, соединившем семейными узами маленькое герцогство с великодержавной Россией. Для этого дня Шиллер написал праздничную пьесу «Похвала искусствам».
ПОСЛЕ СМЕРТИ ШИЛЛЕРА
Смерть и просветление
Смерть Шиллера, последовавшая 9 мая 1805 года, черной тенью легла на жизнь Гёте. С начала этого года Гёте мучился почечной коликой. Снова, как в 1801 году, его состояние не раз становилось критическим, и, сообщая Шиллеру 20 апреля о завершении очерка о Винкельмане, он напомнил ему слова некоего художника: «In doloribus pinxit» («Он писал это, страдая от болей»). Никто не решался сказать еще не оправившемуся от болезни поэту о смерти друга. Знали, как больно ранит его эта весть — ведь ему нужна была «вся его сила, чтобы не рухнуть» (из «Анналов», запись под рубрикой «1805 год»). Только на другое утро Гёте, накануне заметивший у себя в доме какую-то суматоху, узнал от Кристианы страшную правду. Он спросил: «Не правда ли, Шиллеру было вчера очень худо?» — он сделал такое настойчивое ударение на слове «очень», что потрясенная этим Кристиана не сдержала своих чувств. Вместо ответа она громко разрыдалась. «Он умер?» — твердо спросил Гёте. «Вы сами сказали!» — ответила она. «Он умер», — снова повторил Гёте и, отвернувшись, закрыл глаза руками. Он сидел и молча плакал».
Так поведал нам об этом Генрих Фосс, сын знаменитого поэта Иоганна Генриха Фосса, с прошлого года часто посещавший дом Гёте. Ример, например, мог лишь сказать, что Гёте замкнулся в своем горе и никого к себе не допускал: «Свидетелей тому не было» (из «Сообщений о Гёте»). Гёте размышлял над тем, как наилучшим образом публично почтить память покойного друга. Одно время он мечтал завершить «Димитрия»: поставить эту пьесу «одновременно во всех театрах» — вот это было бы «самой великолепной панихидой, которую Шиллер устроил бы сам себе и которую высоко оценили бы его друзья» («Анналы», 1805 г.). Замысел этот не осуществился, как и не была реализована идея завершить театральный сезон в Веймаре постановкой поэтической оратории, посвященной усопшему. Однако в Лаухштедте 10 августа 1805 года все же состоялся торжественный вечер памяти Шиллера: сначала были показаны три последних акта «Марии Стюарт», затем — инсценировка шиллеровского «Колокола», которая завершилась чтением гётевского «Эпилога к Шиллерову «Колоколу»» — поэтической дани личности и творчеству великого покойного поэта.
Да, он был наш! Пусть гордость перебьетИ заглушит напев тоски сердечной!Он мог средь нас от бурь и непогодУкрыться в мирной гавани беспечно.Но дух его могучий шел вперед,Где красота, добро и правда вечны;За ним обманом призрачным лежалоТо пошлое, что души нам связало.(Перевод С. Соловьева — 1, 268)
Однако стихотворение, посвященное памяти Шиллера, появилось много позже. Шиллера похоронили на старом кладбище при церкви св. Якова, в общей могиле для знатных людей, не имевших собственного фамильного погребального склепа. Над этой общей могилой высилось небольшое прямоугольное строение, под которым и помещали один на другом гробы — и время от времени приходилось строение расчищать. В 1826 году захоронение решили упразднить. В беспорядочной груде гробовых обломков и скелетов всячески пытались, сверяясь с портретами и посмертной маской Шиллера, отыскать череп поэта, чтобы сохранить его для потомства. И когда посчитали, что нашли его, то 17 сентября 1826 года череп положили на хранение в тумбу шиллеровского бюста работы Даннекера в библиотеке. Однако Гёте хотелось спасти для потомства также и кости Шиллера. Кости же определялись по черепу, вследствие чего череп Шиллера начиная с 24 сентября некоторое время хранился в доме Гёте. В эти дни и было создано — написанное терцинами — стихотворение: «Стоял я в строгом склепе, созерцая, / Как черепа разложены в порядке», в заключение которого мы читаем гётевское признание:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});