Несмотря на то что Гёте пьесы Коцебу считал чисто развлекательной продукцией, они все же регулярно ставились на веймарской сцене. Репертуар включал в себя и легкие, и серьезные вещи, и на составлении его не сказывались личные антипатии. Август фон Коцебу был коренным веймарцем, он родился в 1761 году в семье советника посольства, изучал юриспруденцию и в 1781 году уехал в качестве секретаря в Петербург, где сделал удивительную карьеру. В 1785 году он, женившись на эстонской дворянке, стал президентом Ревельского магистрата в Эстонии и был возведен императрицей Екатериной в дворянское достоинство. В это время он начал писать пьесы, две из которых: «Ненависть к людям и раскаяние» и «Индейцы в Англии» (обе в 1788 году) — сделали его знаменитым. Коцебу вел неспокойную жизнь. В 1795 году он оставил службу, много путешествовал, в 1799 году обосновался в Веймаре. Он написал направленный против «ранних романтиков» памфлет «Гиперборейский осел» и стремился достичь такого же общественного признания, каким пользовались оба великих веймарца. В 1800 году Коцебу снова отправился в Россию, был заподозрен в якобинских взглядах, арестован и сослан в Сибирь. Но через четыре месяца Павел I, которого восхитила его пьеса о Петре III, вернул его из ссылки и назначил интендантом Немецкого придворного театра в Петербурге; уже в 1801 году Коцебу оставил этот пост. С тех пор он жил в Веймаре, Йене, Берлине, ездил в Париж; затем сделался резким противником Наполеона, и свой журнал «Прямодушный» («Дер Фраймютиге») использовал как орган, в котором ругал все, что ему не нравилось: «классиков», «романтиков», Францию. После поражения в 1813 году Наполеона он снова в качестве советника поступил на русскую службу и писал, начиная с 1817 года, сообщения царю из Веймара, чем навлек на себя подозрения в шпионской деятельности. Его реакционные политические взгляды дискредитировали его в глазах студентов; на Вартбургском празднике в 1817 году летели в огонь и его сочинения. 23 марта 1819 года Коцебу был убит Карлом Людвигом Зандом, вартбургским студентом, прямо в своей квартире в Мангейме, где он с некоторых пор жил со своей третьей женой и многочисленными детьми.
Прямо-таки неистощимой была литературная продуктивность Коцебу. Более чем двести пьес для театра написано им; из тогдашних авторов его пьесы ставились больше и чаще других. Только 638 вечеров в Веймарском театре, в то время когда им руководил Гёте, были заняты представлениями его пьес. С этими пьесами, бьющими на умиление и смех, предлагающими беззаботное развлечение и не отказывающимися от фривольной шутки, легко разделаться как с не представляющей ценности, легковесной, хотя и крепко сработанной халтурой. В то же время ни один театр не отказывался от них; публика, как бюргерская, так и дворянская, не могла не видеть, что в этих пьесах высказывались их собственные чувства, что они взывали к их настроениям и задушевным фантазиям, что в них безболезненно разрешались конфликты. В них автор мог показать как в зеркале бюргерскую ограниченность, как, например, в комедии «Провинциалы», название городка «Krahwinkel»[61] стало нарицательным и до сих пор употребляется в насмешку как обозначение «захолустья». Коцебу не стремился предложить публике нечто большее, чем развлекательное времяпрепровождение, только иногда подбрасывая едкие замечания, и не без основания чернил высоких судей искусства. Он, мол, знает, что заслуживает только подчиненное место в литературе, писал он во вступительном слове к «Графу Бургундскому», но: «Воздействие моих пьес связано с их исполнением на сцене: этой цели они достигают, и с такой точки зрения их и должно судить; но этого не хотят делать». Гёте попытался все же дать ему и более объективную оценку. В очерке «Коцебу» (в «Биографических мелочах») он, само собой разумеется, подчеркивал, что тот неизменно стремился «всяческими способами очернить мой талант, мою деятельность, мое счастье», он даже вынес негативный общий приговор драматургу («Коцебу при своем отличном таланте имел в своей натуре известное ничтожество […], которое мучило его и вынуждало принижать значительное, чтобы самому мочь казаться значительным»), и все-таки Гёте считал уместным взять Коцебу под защиту «от поверхностных порицателей и отвергателей». Театральный практик, Гёте хорошо знал, что театр мог быть не только «нравственным учреждением» (Шиллер) и храмом воспитания.
Чужой вблизи
В то время когда Гёте был еще владельцем имения в Оберроссле, располагавшемся, как известно, в нескольких километрах от Османштедта, один двадцатилетний немецкий писатель гостил там как-то у Виланда; это было зимой, в период с января по март 1803 года. Писатель этот был Генрих фон Клейст, уже с октября прошлого года живший в Веймаре. Он оставил офицерскую службу в прусской армии, начал писать и стремился осуществить намеченный план жизни. После знакомства с философией Канта в 1801 году он, потрясенный тем, что мы якобы не можем познать и даже понять действительность, пережил глубокий кризис, отказался от намерения поселиться в Швейцарии и «возделывать поле своими руками» (Ульрике фон Клейст, 12 января 1802 г.) и скитался повсюду в поисках такого места в обществе, где он мог бы быть деятельным и проявить себя как писатель. Он так и не нашел себе места, оставшись писателем без общества, и в своем прощальном письме, перед тем как 21 ноября 1811 года покончить жизнь самоубийством на озере Ванзее, вынужден был признаться: «Правда состоит в том, что на земле мне ничем нельзя помочь». Но до этого события оставалось еще девять лет. Он завершил драму «Семейство Шроффенштейн» — пьесу о недоверии людей друг к другу, которое повергает их в хаос, и теперь усиленно работал над «Робертом Гискаром». Как друг сына Виланда, Людвига, с которым он сошелся близко в Швейцарии, Клейст был принят в доме Виланда в его имении в Османштедте. Это было время, исполненное надежд. «Начало моего произведения… привело в восхищение всех, кому я читал его. О боже! Если бы мне только закончить его! Ниспошли мне, о небо, исполнение этого моего единственного желания, а потом делай со мной все, что хочешь!» (Ульрике фон Клейст, 9 декабря 1802 г.). Вполне возможно, что Гёте видел молодого Клейста, говорил с ним, слышал о нем — но мы не знаем этого. Старый Виланд был растроган, когда молодой драматург по памяти прочитал ему «некоторые важные сцены», и, исполненный предчувствий, написал Ведекинду в Майнц: «Признаюсь Вам, что был восхищен, и беру на себя смелость утверждать, что, если бы Эсхил, Софокл и Шекспир объединились вместе, чтобы написать трагедию, то это была бы «Смерть Гискара Норманнского», если только вся она в целом соответствует тем отрывкам, которые я слышал. С того момента я решил про себя, что предназначение Клейста в том, чтобы заполнить большой пробел в нашей современной литературе, который — по крайней мере на мой взгляд — не заполнили пока даже Гёте и Шиллер» (10 апреля 1804 г.).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});