— Ну, может, сколько-нибудь поймаете, — сказал Удалов. — Все лучше, чем ничего.
— Правильно! — К Стендалю постепенно возвращалось умение владеть собой. — Ты возьмешь тех дочек, кого удастся отловить! Я останусь здесь, и мы с Удаловым будем каждый день ходить с бреднем. Правильно, Корнелий?
— Только не каждый день, — робко возразил Удалов, но Стендаль его не слышал. Он был готов нестись в город покупать бредень для ловли мальков-русалочек.
— Ой! — прервал его мысли отчаянный крик Маши.
Удалов со Стендалем обратили взоры на середину речки, где из воды высунулась голубая пришлепка — студенистая голова пана Водограя. Его белесые глаза смотрели бессмысленно и нагло, в открытой пасти желтели щучьи зубы. В толстой блестящей конечности он держал маленькую русалочку, которую только что поймал, и, не скрывая торжества, подносил ее ко рту, чтобы сожрать.
Маша стрелой кинулась к воде и нырнула, подняв фонтан до неба. А так как речушка была всего метров шесть шириной, то вода в ней покачнулась и оголила сизое пузо водяного. Тот потерял равновесие и промахнулся мимо пасти — русалочка ударилась о его ухо, и в тот же момент русалка Маша, в обычных условиях опасающаяся водяного, так ударила Водограя, что тот окунулся с головой в воду, вырвала дочку, а когда водяной выскочил, чтобы погнаться за ускользнувшей добычей, подоспевший Стендаль долбанул его по студенистой голове осиновой дрыной так, что голова его ушла в плечи и на ее месте образовалась круглая впадина, подобная небольшому лунному кратеру.
В таком виде водяной, как заснувшая медуза, медленно и безвольно поплыл по течению. Удалов крикнул с берега:
— Ты его не до смерти?
Маша, которая нежила, гладила, ласкала дочку, ответила за Стендаля:
— А он бессмертный. К сожалению.
Оставив дочку Стендалю, Маша нырнула в речку и поплыла по течению, надеясь догнать и перехватить хоть сколько-нибудь из дочерей, а Удалов отправился обратно к озеру, где уже началась погрузка русалок на белый корабль союза «Гринпис». Некоторые русалочки, поднимаясь на борт, сразу же начинали соблазнять экологов, но капитан строго осаживал пассажирок. Удалов понял, что устал от всей этой колготни. Незамеченный, он пошел по тропинке обратно к городу. Роль Ивана Сусанина оказалась ему не по нутру, и выполнил он ее неудачно.
И настроение было плохое. Ведь история не знает обратных дорог.
Отцы и дети
Преимущества новой жизни в Великом Гусляре пожирала инфляция.
— Словно черная пасть, — произнес Николай Белосельский, расхаживая по своему кабинету и не глядя на собеседников. — Мы подняли пенсию, и тут же подорожал хлеб. А что я могу поделать, если муку присылают из области по новым ценам?
— Пенсионерам трудно, — сказал Удалов, которому скоро уже было пора на пенсию — а так хотелось еще пожить и даже съездить на Канарские острова. Не исключено, что, если дальше так будет продолжаться, закроют заграницу, как при Сталине, и прозеваешь жизненный шанс.
— Вот мы и решили обратиться к вам, Лев Христофорович, — продолжал Белосельский, не услышав реплики Удалова. — Изобретите что-нибудь кардинальное.
— Новую пищу? — спросил профессор Минц.
— А из чего ее делать будете?
— Из органики, — неуверенно ответил Минц и замолчал.
— Это может пройти в больших городах, — сказал тогда умный Белосельский. — А у нас завтра все будут знать, откуда вы взяли эту самую органику.
— Мы не космический корабль, где все оборачивается по сто раз, — поддержал Белосельского Удалов.
Его пригласили на беседу Минца с Белосельским как представителя общественности и третейского судью, потому что трезвое мнение Корнелия Ивановича было важно для собеседников. Даже если он его не высказывал.
— Что-то из ничего не бывает, — сказал Минц, будто был в том виноват. Хотя закон сохранения энергии и иных вещей придумали задолго до него.
— Вы думайте, профессор, думайте! — приказал Белосельский. — Люди не могут поддерживать достойное существование.
— Будем думать, — сказал профессор.
Он был серьезен. Никогда в жизни перед ним еще не ставили такой глобальной проблемы — спасти государство от кризиса.
— Майские праздники у нас с Пасхой совпадают — людям хочется сесть за стол и на свои средства досыта наесться и напиться, — закончил беседу Белосельский.
Он надеялся на Минца. Не раз профессор находил парадоксальные выходы из безвыходных положений.
Профессор Минц разбудил Удалова на следующую ночь, часа в три.
Удалов открыл на нерешительный звонок, полагая спросонья, что сын Максим пришел с очередного приключения и боится потревожить маму. Но это был Минц в пижаме. Остатки волос торчали как крылышки над ушами, очки были забыты высоко на лбу.
— Корнелий, прости, но надо поделиться, — громко прошептал Лев Христофорович.
— Неужели «эврика»? — спросил тоже шепотом Удалов. — Неужели так скоро?
— Вижу свет в конце туннеля, — сообщил Минц. — Спустись ко мне, а то на лестнице зябко.
Когда они спустились к профессору, Минц поставил перед Удаловым лафитничек с фирменной настойкой сложного лесного состава и предложил глотнуть.
— Спасибо, — сказал Удалов. — Горю желанием узнать первым.
— Вот именно! — обрадовался профессор. — Дружба для меня стоит выше прочих привязанностей. От твоей реакции на мое очередное изобретение зависит судьба страны.
— Спасибо, — потупился Удалов, потом налил себе глоток из лафитничка. Все-таки исторический момент.
— Какая была поставлена задача городскими властями? — задал Минц риторический вопрос. И сам, разумеется, ответил: — Накормить на праздники, а потом и вообще городское население при условии, что ни зарплата, ни пенсии, ни другие доходы не увеличатся. Полагаю, что любой другой ученый в мире, исключая Ньютона и Эйнштейна.
— А они померли, — вмешался Удалов. — а они скончались, не смог бы решить такую проблему. А я ее, кажется, решил именно потому, что мыслю оригинально. Наоборот. Казалось бы, что надо сделать?
На этот раз вопрос был обращен к Удалову, и надо было отвечать.
— Надо пенсии прибавить.
— Чепуха. Денег на это нет.
— Надо… аппетиты уменьшить.
— Удалов, ты гений. Так проблему мог бы поставить лишь выдающийся ум современности.
Удалов смутился и налил из лафитничка в рюмку.
Настойка была крепка и душиста.
— А как уменьшить аппетиты?
— Таблетки от аппетита, да? — попробовал догадаться Удалов.
— А как уменьшить ткани на одеяла и простыни? На пеленки? Как разместить в автобусе пятьсот человек, когда с трудом помещается сто? Ну? Один шаг остался, Удалов! Таблетки тут не помогут.
Удалов этого шага сделать не смог.
Тогда Минц взял со стола коробку из-под ботинок. В ней шуршало.
— Смотри! — приказал он.
На дне коробки лежала кошка с двумя котятами. Кошка была размером с мышку, а котята — с мышат.
— О нет! — воскликнул Удалов. — Только не это!
— Не бойся, все не так трагично, — улыбнулся Минц. — Я не намереваюсь превращать людей в мышей. Мы уменьшим нас лишь в два раза. В тебе сколько сейчас?
— Метр шестьдесят шесть.
— Будет восемьдесят сантиметров. И тогда аппетит у тебя вдвое уменьшится, и в автобус тебя вдвое влезет. А так как все остальные будут такие же, то разницы никто не заметит. Зато благосостояние возрастет вдвое!
— А стулья? — спросил Удалов.
— Подпилим ножки, — ответил профессор.
Все было не так просто, как можно подумать. Времена у нас демократические. Компартия собрала митинг протеста, хотел было приехать один депутат Думы, но в последний момент испугался уменьшиться вместе со всеми. Именно со всеми, потому что референдум дал 78 процентов голосов за минимизацию, 9 процентов были против, а остальные мнения не имели.
Внесено было одно уточнение. Его сформулировал старик Ложкин, который перед референдумом сказал:
— Детей жалко. Мы-то свое отжили, нам бы покушать, а вдруг они расти перестанут?
Минц согласился с мнением Ложкина, поддержанным всем городом: хоть ты, Минц, и обещаешь нас вернуть в обычное состояние, как только инфляция закончится, рисковать здоровьем детей детсадовского и младшего школьного возраста, которые, считай, много не съедят, народ не намерен.
Ночью над городом поднялся воздушный шар, и Грубин с Минцем опылили спящие дома, а детям перед сном дали таблетки, чтобы с ними чего не случилось.
Сделав дело, Минц, все еще в противогазе, попрощался с Грубиным за руку и сел за руль своего «москвича». Его ждали в области на конференции по благосостоянию.
Грубин махал ему вслед, уменьшаясь на глазах. Отъехав от города, Минц снял противогаз. На следующий день жители Великого Гусляра проснулись уменьшенными в два раза.