— А дневник, который он вел — он не у вас?
— Нет. Боюсь, что опять вас разочарую, но я представления не имею, куда он делся.
— Это… это я научил его писать.
— В самом деле? — расцвела она. — Как замечательно!
— Он был очень умен. — Я прикрыл глаза рукой, чтобы не выдать нахлынувших чувств.
Она быстро подошла ко мне, словно пыталась успокоить упавшего ребенка, и умоляющим тоном сказала:
— Ах, мистер Стюарт, неважно, что вам рассказывали, неважно, что именно вы читали, но не у всех нас умерли чувства по отношению к рабам. Лично у меня есть два хороших друга-негра, более ценных, чем вся остальная моя собственность. Они оказали мне неоценимую помощь в воспитании детей. Мистер Стюарт, молю вас, поймите, многие из нас понимают, что рабство оказывает плохую услугу не только неграм, но и белым. Это большое зло.
Она вытащила из рукава кружевной платочек и прикоснулась им к уголкам глаз, и тут меня озарило — да она же играет, и делала это с самого начала встречи!
— Работорговля — это ужасно, — провозгласила она. — Я убеждена в этом всем сердцем! Но для нас все слишком поздно. — Она скорбно опустила голову и глубоко вздохнула, якобы успокаиваясь. — Рабство и мы неразлучны два столетия. Покончить с этой традицией означает совершить самоубийство. На Севере хорошо развита промышленность, и она обеспечивает им благосостояние. А здесь, где есть только табачная промышленность да небольшой порт, мы не проживем без труда негров. Вот чего никак не поймут авторы передовиц на Севере. — Она стиснула руки, словно собираясь произнести пылкую молитву. — Без наших традиций и ценностей мы погибнем. Они — тот ковчег, в котором мы все плывем. А северяне по-прежнему жаждут увидеть, как мы тонем в море крови. Я не верю, что шотландец, человек, принадлежащий к народу, который так долго страдал под английским игом, сочтет это справедливым.
Миссис Мансон пообещала, что известит меня в моем пансионе, если братья сумеют сообщить ей какую-нибудь стоящую информацию. Я покинул ее дом в смятении, недоумевая, было ли хоть одно слово из сказанного искренним.
Вечером обрушился темной пеленой дождь, в сопровождении громовых раскатов и вспышек молнии. Снедаемый тревогой, я закрыл глаза и стал вспоминать, как Полуночник в первый раз ушел из нашего дома в Порту, следуя за грозой.
Следующий час я провел, скорчившись над письменным столом, и писал письмо детям. Я рассказал им, что Александрия — прекрасный город с красивой пристанью, и что у меня все хорошо. Я снова просил прощения за то, что уехал от них, и пообещал, что вернусь как можно быстрее.
Я завернул в бумагу две пары сережек из филигранного серебра, купленных после обеда в ювелирной лавке — розы для Эстер и колокольчики для Грасы — и бережно положил их в конверт.
Представив себе, как девочки будут в них выглядеть, я начал еще одно послание, на этот раз жене:
«Ненаглядная Франциска, я сейчас в стране, в которой никого не знаю, и меня обуревают сомнения. Американцы либо лгут мне, либо высмеивают меня, и я не всегда понимаю, чего они добиваются. А в своих кошмарах я не понимаю Полуночника, да и себя тоже. Однажды ты пообещала, что отправишься со мной куда угодно, и я бы так желал, чтобы ты была со мной сейчас. Но нет у нас власти, чтобы защитить тех, кого мы любим. Теперь я понимаю это лучше, чем когда-либо, и это ужасает меня, когда я пробуждаюсь по утрам. И я чувствую…»
Я окунул перо в чернила и понял, что нет смысла добавлять что-то еще к письму, которое никто никогда не прочтет. Скомкав написанное, я поджег листок и бросил его в камин, а потом смотрел, как пламя вновь отделяет меня от Франциски.
Утром хозяйка пансиона, миссис Ван Зандт, посоветовала мне отнести набросок в невольничий загон, через который ежегодно проходят тысячи чернокожих перед отправкой в Чарльстон и другие города Юга.
— Раз уж вы ищете себе негра, — доверительно сообщила она, — вам стоит сходить на аукцион; цены там вполне разумные.
Я ожидал увидеть огромнейшую тюрьму, но передо мной стояло всего лишь трехэтажное кирпичное здание, окрашенное в грязно-желтый цвет. Боковые дворики были огорожены высокими побеленными стенами, утыканными по верху отвратительными осколками стекла. Увидеть, что происходит внутри, я не мог, потому что стены возвышались на добрых десять футов, но хорошо слышал приглушенные разговоры негров, ожидавших погрузки на суда, и мрачный звон тяжелых цепей.
Худощавый седой мужчина в полосатых брюках стоял в дверях конторы и чистил коротким ножичком яблоко. Я представился. Его звали Коулмэн. Он великодушно предложил мне кусочек своего фрукта, который я с благодарностью принял. Потом я поведал ему новую версию истории Полуночника, которую придумал в надежде добиться иной реакции, нежели та, которую встретил у мистера Ридинга: я ищу своего бывшего слугу, который унаследовал несколько сотен долларов от своего отца, свободного негра, управлявшего моим хозяйством в Нью-Йорке. Человек, которого я ищу, был рабом в Александрии, но семнадцать лет назад его куда-то продали. Любой человек, который приведет меня к нему, получит вознаграждение — пятьдесят долларов серебром. Я спросил мистера Коулмэна, нельзя ли показать ему рисунок.
Он ткнул ножичком в сторону бокового дворика.
— Вы представляете себе, сколько черномазых я продал в Александрии за последние семнадцать лет? Бьюсь об заклад, тысяч пятьдесят, а то и больше. Так что, мистер Стюарт, — тут он прищурился, глядя на меня, — вы же не думаете на самом-то деле, что я такой болван, чтобы помнить вашего Полуночника? — И он злобно ухмыльнулся.
— Я лишь надеялся, что вы сможете узнать…
— У нас здесь вовсе не сумасшедший дом.
— Все же окажите мне любезность, взгляните, — настаивал я, разворачивая набросок.
— Уродливый мошенник, — прокомментировал мистер Коулмэн, отрезая еще кусок яблока. Потом посмотрел на небо, ничуть не торопясь сказать еще что-нибудь. — Вроде и не похоже, а все равно день будет солнечный. Это хорошо. — Он снова посмотрел на меня, в глазах плясали злые бесенята. — А знаете почему?
Я покачал головой, и тогда он спросил:
— А вы знаете что-нибудь об индюках, мистер Стюарт?
— Когда я был мальчиком, у нашего соседа была индюшка Мариголд… Она… — Я уже хотел сказать о ней что-нибудь приятное, но вовремя спохватился, что он в очередной раз поднимет меня на смех, поэтому закончил фразу очень глупо: — Она была большая.
— Так вот, мистер Стюарт, когда идет дождь, ваша Мариголд и все ее друзья-приятели поднимают головы к небесам и открывают клювы. Они настолько чертовски упрямы и тупоголовы, что могут даже утонуть подобным образом. — И он снова ткнул в сторону бокового дворика. — У черномазых мозгов не больше, чем у индюков. Можете меня цитировать. Во время вчерашнего дождя один ниггер утонул в луже грязи. И не спрашивайте меня, как ему это удалось. Настолько они тупые. Из-за него я потерял долларов шестьсот, а то и больше. Поэтому, мистер Стюарт, для моего бизнеса лучше, когда светит солнце. А для вас лучше, если вы забудете про своего Полуденного Колокольчика. Его давно нет. Может, потонул где-нибудь в грязи.