Я поняла это довольно неплохо в день, когда Лили исполнилось шестьдесят пять. После обеда Эдвард Петушок откусил кусок торта, который мы ему оставили, и сломал зуб о керамический обломок.
Он вопил и топал ногами, и мы поняли, что он твердо решил выполнить свою давнишнюю угрозу и найти другую стряпуху.
— Я всегда говорил, что она меня отравит, эта черномазая! — орал он. Он бы ее выпорол, но Лили убежала и спряталась у Рождественского ручья, дожидаясь, пока он успокоится.
На следующий день я спросила ее, как такое могло произойти, и она показала на свои глаза.
— Ты хуже видишь? — поинтересовалась я.
— Морри, детка, — жалобно запричитала она. — Левым-то я ведь еле-еле вижу. Правда, правый, кажись, еще в порядке. Да ты меня прямо сейчас и проверь.
Я отошла от нее на пять шагов и спросила, сколько пальцев я ей показываю. Заметьте, я вообще не подняла ни одного. Она прищурилась и заявила:
— Так три.
— Похоже, что с правым глазом все нормально, — весело воскликнула я.
Так что мы не очень удивились, когда на следующий день появилась новая стряпуха. Ее звали Марибелл и было ей лет двадцать пять, худющая, как травинка, но с такой широченной улыбкой, что аж в дрожь бросало. Мне она сразу понравилась. Правда, болтала она без остановки, но была очень приметливой.
Марибелл решила, что Лили просто требуется пара хороших очков, и она сможет проработать поварихой еще лет десять. У Марибелл было доброе сердце, и она без единой жалобы мирилась с нашим недобрым к ней отношением в течение первых недель. Понимаете, мы относились к ней плохо, потому что она явилась сюда, чтобы заменить Лили.
Если вы подумаете о том, что у нее было двое деток, которых продали Бог весть куда, вы поймете, какой она была сильной женщиной, ведь даже просыпаться каждое утро ей вряд ли хотелось. Мы никогда не спрашивали ее про мужа. Что-то в ее лице подсказало нам, что этого делать не стоит.
Когда я спросила мастера Эдварда, можно ли взять с собой в Чарльстон Лили, чтобы купить ей пару очков, если, конечно, мы не хотим, чтобы она убила нас обломками посуды, он уставился на меня так, будто я лишилась последних мозгов.
— Купить Лили очки? Морри, я и пенни не потрачу на эту старую свиноматку, раз уж у нас есть Марибелл. Я и так потратил кучу денег безо всяких гарантий.
«Безо всяких гарантий чего?» — хотелось мне спросить, но он выглядел очень сердитым, и я промолчала.
Ответ на этот вопрос мы составили вместе с Кроу из тех обрывков разговоров, которые подслушали. Из того, что мы поняли, выходило, что Марибелл попала в какое-то сложное положение. Мы могли бы прямо тогда сообразить, что должно произойти что-то очень плохое, но я думаю, мы не очень-то беспокоились за нее, потому что она была для нас еще чужой.
Мастер Эдвард заплатил за нее плантатору по имени Филип Фиоре пять с половиной сотен долларов, но мистер Фиоре заверил продажу без того, что Эдвард называл «удостоверением ее долговечности». Это означало, что он купил ее, не имея никаких гарантий. Не то чтобы он считал новую повариху подпорченным товаром, нет, сэр. Он мог поклясться, что у нее чертовски хорошее здоровье, за исключением ревматизма в левом плече.
Но не прошло и шести недель после того, как Марибелл приступила к работе в кухне, примерно в то время, как мы перестали относиться к ней с прохладцей, она начала жаловаться на боли в животе. Я пользовала ее чаями, которые немного помогли, но ненадолго. Лили предположила, что она вынашивает ребенка, но та заявила, что не ложилась с мужчиной в последние шесть месяцев.
Когда она это сказала, я покосилась на Ткача, потому что он к ней как-то очень ласково относился. Тот быстро замотал головой, чтобы показать, что не был с ней в этом смысле, хотя я отчетливо видела, что он бы не отказался. Вообще он родился повесой.
Марибелл переселилась ко мне, в мою маленькую боковушку при кухне, чтобы я могла за ней ухаживать. Большую часть времени она ужасно страдала и почти не спала. Не знаю, как ей это удавалось, но она умудрялась все это время готовить для мастера Эдварда, миссис Китти и детей. Я вам скажу, что она была куда крепче, чем казалась.
Наконец Эдвард Петушок сообразил, что нужно срочно что-то предпринять, если он хочет, чтобы она уцелела. Поэтому он отвез Марибелл к доктору Лиделлу в Чарльстон. Потом отвел ее к другому доктору, потом еще к одному. К тому времени, как все эти белые закончили тыкать в нее разными штуками, прошло два дня страданий, и она стала умолять, чтобы ее отвезли обратно и дали ей моего чая. В конце концов, после новых мучений, надавливаний и прочего, доктора объявили Эдварду, что у Марибелл две фиброзные опухоли в яичниках, размером с апельсин.
Никто из нас не знал, что такое эти самые фиброзные опухоли, но раз они были размером с апельсин, мы поняли, что Марибелл с нами надолго не останется.
Доктор Лиделл сказал мастеру Эдварду, что эти опухоли, видимо, развивались в ней не меньше года, учитывая их величину. Это означало, что к моменту, как Филип Фиоре ее продал, они уже росли в ее животе довольно долго.
— Ублюдок Фиоре! — взорвался мастер Эдвард. — Он вернет мне деньги, или я его убью!
Нет, он не собирался расставаться с пятью с половиной сотнями долларов из-за черномазой поварихи с гниющими апельсинами в животе.
Но когда он потребовал свои деньги назад, мистер Фиоре настоял на том, чтобы несчастную Марибелл осмотрели еще два доктора по его собственному выбору. Они прибыли в Ривер-Бенд после того, как обследовали ее с ног до головы, и сообщили Эдварду о том, что обнаружили. Поскольку платил им мистер Фиоре, никто особенно не удивился, узнав позднее от Кроу, что они поклялись: опухоли были свеженькие, с иголочки. Но даже если и не так, доктора держались того мнения, что никто не может с уверенностью сказать, как давно они появились у Марибелл, без штуки, которую они назвали «патологическим вскрытием». Поэтому мастер Эдвард не может требовать назад своих денег. Если только…
— Если только, — предложил Эдвард Петушок, — вы не сделаете своего вскрытия. Тогда поймете, что прав я.
Мы слушали, как Кроу рассказывал нам о происшедшем горячем споре и о решении, к которому они все пришли. Они собрались решить вопрос, разрезав живот Марибелл и заглянув внутрь. Потом они зашьют ее и отправят восвояси.
Может, мы не были достаточно испорченными, чтобы понять все до конца. Потому что выяснилось, что они не могут оставить апельсины внутри Марибелл. Нет, мэм, им необходимо вытащить их, чтобы проверить.
И вместо того, чтобы прооперировать Марибелл, они решили, что гораздо лучше будет «избавить несчастную черномазую от страданий».