Бенинский залив! Бенинский залив! Боженька сжалься – кто Хам, а кто Сиф?!
– Наш рейс объявили, – сказал Элайху и двинулся вперед, когда, скрипя на старых петлях, оттащились в сторону двери.
Во время перелета в Порт-Мей мужчина с музыкальным инструментом из палки, старого деревянного ящичка и обрезков металла, настроенных на пентатонный звукоряд, завел песню с подвываниями. Норман и его спутники, за исключением Элайху, почувствовали себя неловко, но всем остальным импровизированная музыка понравилась, и они стали подтягивать.
– Он шинка, – объяснил Элайху. – Из Порт-Мейя. Рассказывает, как он рад, что, побывав в Аккре, возвращается домой.
Толстуха с ребенком, которому никак не могло быть больше года, максимально использовала возможность купить беспошлинное спиртное и теперь пустила по кругу квартовую бутыль с араком. Норман от ее предложения отказался, улыбнувшись и объяснив, как мог медленно и внятно, что он непьющий мусульманин, а тогда она стала настаивать, чтобы он взял кусочек маджнуна, который держала в тряпице у себя на полной груди. На это он согласился, решив, что содержавшийся в нем гашиш едва ли сильно отличается от травы, к которой он привык дома, и еще до посадки заметно повеселел. Мужчина с музыкальным инструментом поднялся и стал переходить от кресла к креслу, предлагая пассажирам добавить импровизированные куплеты к его песне: Элайху после некоторого раздумья согласился и спел на таком хорошем шинка, что музыкант от радости бросился ему на шею. Норман был почти разочарован, что ему не представился случай самому сделать то же на английском, и удивился, что это вдруг на него нашло.
Он при первой же возможности сказал шепотом Элайху:
– Элайху, со мной происходит что-то странное. Может, в этой «конфете» было что-то, помимо?..
– Они шинка, – сказал Элайху, словно это объясняло все феномены вселенной, и вернулся к дискуссии, какую вел с музыкантом на языке, в котором Норман ровным счетом ничего не понимал.
Норман достал из кармана на своем кресле рекламный проспект авиалинии и обнаружил, что смотрит на упрощенную карту Западной Африки, схематичную настолько, что различные страны казались кусками пирога, а коркой ему служило побережье залива. Самым узким из них была Бениния, просто щепка в сравнении с РЭНГ или Дагомалией.
– Совсем как Джек Хорнер, – пробормотал он себе под нос, и Элайху вопросительно поднял бровь. – Ничего.
Но мысль показалась ему забавной, и он, сам того не желая, хохотнул.
«Урвать жирный кусок! Вот именно: еще никому за всю историю и не удалось урвать такой кусок из чьего-нибудь пирога!»
Мало-помалу он начал испытывать странную раздвоенность. Элайху, не задумываясь, отмел такую возможность, но Норман все же для себя решил, что что-то, наверное, подмешали в плитку маджнуна, который он съел. Ни один из психоделиков никогда прежде его так не встряхивал.
С другой стороны, его интеллект остался в точности таким, каким был при отлете из Нью-Йорка сегодня утром. Когда на миниатюрном аэродроме Порт-Мейя их встретила официальная делегация (сотрудники посольства всех мастей и почетный караул игрушечной бенинской армии в одеяниях, идеально подходящих для парада, но абсолютно нелепых в условиях военных действий), он, оглянувшись по сторонам, сделал соответствующие выводы, к примеру: второго такого столь неподходящего на роль куска финансового пирога места на всем свете не найти. Это была не просто бедность. Это была самая настоящая нищета. Дорогу, по которой, ревя моторами, подпрыгивали на рытвинах посольские машины, чинили – в некотором смысле – бригады рабочих с кайлами и лопатами, а по обеим ее сторонам тянулись трущобы. Единственным признаком правительственного вмешательства в процесс человеческой деградации был транспарант, который по-английски провозглашал, что Бениния приветствует иностранных гостей. Он никак не ожидал увидеть в этом бравом новом веке голых детей, играющих в грязи с хрюкающими поросятами, – и вот вам пожалуйста. Он никак не ожидал увидеть семью из отца, матери, дедушки и четырех детишек в повозке на педальном ходу, сооруженной из трех древних велосипедов и двух больших пластмассовых бочек, – пропуская как раз такую, они задержались на выезде из аэропорта. Он никак не ожидал увидеть древний моррисоновский грузовик (самой первой модели на электробатареях, которая стала коммерчески рентабельной), битком набитый ребятишками от девяти до пятнадцати лет, которые улыбались и махали приезжим из-за откидного борта. По дороге он увидел не менее шести таких, украшенных добродетельными лозунгами вроде «ПОСПЕШИШЬ – ЛЮДЕЙ НАСМЕШИШЬ», «НЕТ ИНОГО БОГА, КРОМЕ АЛЛАХА» и «ПОСТУПАЙ С БЛИЖНИМ ТАК, КАК ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ ПОСТУПАЛИ С ТОБОЙ, АМИНЬ».
Воздух был тяжелым от несконденсировавшейся влаги, даже еще более удушливым, чем в Аккре, и это только толкало Нормана на цинизм.
И тем не менее даже при виде такой отсталости и нищеты он испытывал странный душевный подъем. Дорожная бригада работала под аккомпанемент хора из четырех певцов и музыканта, переложивших монотонный перестук лопат и кайл в ритмичную трудовую песню, а контрапунктом к ней звучали барабаны из пустых консервных банок различного калибра. В занавешенном тряпкой дверном проеме трущобы он увидел гордую мать, показывающую восхищенным соседям своего младенца, а те лучились заразительной радостью. У дверей другой он увидел грузовик со знаком красного креста, облаченный в пластиковый комбинезон водитель тщательно поливал себя аэрозолем из баллончика, прежде чем снова сесть в кабину: малое, но все же доказательство тому, что двадцать первый век пришел и в Бенинию тоже.
Элайху был занят разговором с худощавым молодым человеком, который в его отсутствие заправлял делами, – с первым секретарем посольства. Он был по меньшей мере на восемь лет моложе Нормана. Наблюдая за ним, Норман спросил себя, каково в таком возрасте нести ответственность за отношения между двумя странами, пусть даже одна из них столь незначительна, как Бениния. Оглянувшись через плечо, он удостоверился, что за ними следуют еще две машины с остальной командой «ДжТ»: девушкой из подразделения проектов и планирования Рекса Фостера-Стерна, специально нанятым для этой поездки экспертом по африканской лингвистике и двумя экономистами-бухгалтерами из группы личных советников Гамилькара Уотерфорда.
Порывшись в краткосрочной памяти, он выудил имя первого секретаря: Гидеон… как там дальше? Ах да, Гидеон Хорсфолл. Норман подался вперед.
– Прошу прошения, что вмешиваюсь, – сказал он. – Мне хотелось бы кое о чем вас спросить, мистер Хорсфолл.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});