Читать интересную книгу История Византийской империи. Эпоха смут - Федор Успенский

В 808 г. по случаю заговора на жизнь императора начались розыски и допросы среди духовных лиц и, между прочим, следователь допрашивал брата игумена Феодора, архиепископа солунского Иосифа, «почему он не имел общения с двором и патриархом». Этот ответил: «Я не имею ничего ни против благочестивых императоров, ни против патриарха, но я против эконома Иосифа, который повенчал прелюбодея и за это низложен по священным канонам». Следователь, тогдашний логофет дрома, сказал ему: «И наши благочестивые цари не нуждаются в твоих услугах ни в Солуни, ни в другом месте». Тем не менее ненормальные отношения между правительством и студитами продолжались без перемены; Феодор в письмах к патриарху и к своим приверженцам упорно защищал принятую им точку зрения и не соглашался на уступки в смысле «спасительной экономии». В этом отношении он шел весьма далеко, подрывая авторитет собора и право патриарха принимать окончательные решения в делах Церкви. «Собор, — говорил он, — не есть простое собрание епископов и священников, хотя бы их было и много, но собрание во имя Господа в мире и верности канонам. Власть иерархам дается ни в каком случае не для нарушения правил, в противном случае каждый епископ может стать новым евангелистом». Это, конечно, весьма либеральные идеи, которые никак не могли быть приняты официальной Церковью. Современники хорошо понимали, что уступка Феодору в деле Иосифа могла повести к новым требованиям с его стороны; было известно, что он переписывался со своими приверженцами в Риме и обращался к папе с просьбой, чтобы он выступил в качестве верховного судьи в делах Константинопольской Церкви [434].

В 809 г. против студитов были приняты административные меры: игумены Платон и Феодор и солунский архиепископ Иосиф были взяты под стражу и заключены в монастырь Сергия и Вакха, и для разбора всего дела созван собор. Хотя деяний этого собора не сохранилось, но есть полная возможность составить понятие о постановлениях его по письмам Ф. Студита. Признав, что действия патриархов Тарасия и Никифора в деле о браке царя Константина с Феодотой вызваны были «спасительной экономией», собор постановил подвергнуть отлучению тех, кто не принимает принципа экономии. Обвиняемые были приглашены в заседание собора и выслушали произнесенное на них осуждение, затем они были заключены в разные монастыри на Принцевых островах. Феодор Студит продолжал, однако, пользоваться известной свободой и продолжал вести оживленную переписку с приверженцами и почитателями, разъясняя свою точку зрения и опровергая постановления собора.

В особенности отличаются необычным для восточного православия духом полные ласкательства письма к папе Льву III: «Так как Петру Христос даровал вместе с ключами царства небесного и достоинство пастыреначальника, то к Петру или его преемнику необходимо относиться по всем новшествам, вводимым в кафолической Церкви отступниками от истины». Внушая папе мысль опровергнуть составленным в Риме собором постановления Константинопольского собора, он говорит: «Если они не побоялись составить еретический собор, хотя не властны составлять и православного собора без вашего ведома, то тем более справедливо было бы твоему божественному первоначальству составить законный собор и православным учением отразить еретическое» [435].

При довольно натянутых отношениях в это время между Римом и Константинополем, когда еще только подготовлялся мирный договор между империями, сношения Феодора с папой слишком сильно затрагивали императора и патриарха, но против него не было принято никаких репрессивных мер царем Никифором. Это должно служить достаточным аргументом против обвинений его в жестокости и несправедливости. Дело студитов закончилось по смерти императора Никифора в войне с болгарами в 811 г., когда на престол вступил зять его, куропалат Михаил Рангави. По его желанию патриарх Никифор вновь наложил запрещение на эконома Иосифа и таким образом уничтожил повод к церковному соблазну. Студиты примирились с Церковью и снова возвратились в монастырь. Но церковно-политическая роль игумена Феодора только начиналась: через три года ему суждено было вновь выступить против светского и духовного правительства в более важном вопросе.

Рассматривая известия о внутренней деятельности Никифора, переданные в слишком неблагоприятном освещении современной хроникой, мы должны прийти к выводу, что в мероприятиях его не видно случайности и страстности, какая часто может быть отмечена у Константина V, и что, напротив, в церковной политике Никифора заметна скорей нерешительность, бывшая причиной, между прочим, так долго волновавшего умы спора о законности венчания Константина VI и Феодоты. Что касается финансовых мероприятий, то Феофан, по всей вероятности, не входил в их оценку и передал лишь народный взгляд на тяготу податей и пошлин. «Никифор, усиливая притеснения христиан, установил систему безбожных дозоров при покупке всякого рода домашнего скота и плодов, несправедливые конфискации и поборы с имущественных лиц, назначил рост на постройку судов — он, который законом установил отмену роста и ввел другие бесчисленные вредные измышления, исчислением коих можно бы сделать обременительною нашу историю» [436].

Как приведенное место, так и то, что читается у нашего историка несколько ниже, обличает или непонимание, или пристрастие: «Сделал распоряжение, чтобы военные люди имели в рабском подчинении епископов и клириков, чтобы распоряжались на владельческом праве епископиями и монастырями и злоупотребляли имуществами Церкви; золотые и серебряные сосуды, искони посвященные Богу, употреблял на частную потребность и позволил себе объявить догму, что священные церковные предметы могут быть обращены на общественную надобность, подобно тому, как Иуда говорил о мире Господнем». Легко видеть, что здесь весьма слабо выставлены обвинения, они выражены в слишком общих чертах и не могут характеризовать деятельность царя Никифора.

По нашему крайнему разумению, все приведенные места относятся к начаткам системы обращения обширных церковных владений на государственную службу. Выше мы упоминали об обращении церковных владений в государственную кураторию, теперь очевидно писатель имеет в виду то же самое явление. Через сто лет государство придет на этой почве к учреждению пронии — условной отдаче монастырских земель светским людям с обязательством отбывания воинской службы. Таким образом, и в этом случае мероприятия Никифора не имеют того характера личной наживы, святотатства или алчности, как они представлены у Феофана. У того же писателя есть очень выразительное место, лучше характеризующее Никифора, чем многое другое, сказанное в обвинение ему: «Он относился с неодобрением ко всем своим предшественникам за то, что они не умели управлять государственным кораблем. Всецело отрицая Промысел, он утверждал, что ничто не может противостоять державному государю, если только он сумеет воспользоваться находящеюся у него властью» [437].

Глава XIII

Болгаре в первой половине IX в. Крум и Омортаг. Тридцатилетний мир

В занимающий нас период [438] обнаруживается значительный подъем в пограничной с Византией стране, воинственные правители которой своими опустошительными набегами на фракийские равнины и города постоянно держали империю в опасности. Тем с большим вниманием следует отнестись к происходившему тогда культурному перелому в Болгарии, что он совершался под влиянием многоразличных соседских сношений с Византией. Уже и прежде было замечено, что не раз целые семьи болгарских ханов и их ближайших бояр переходили в Византию и оставались здесь на более или менее продолжительное жительство.

В самом конце VIII в. при Ирине и Константине заметно стремление болгарских владетелей распространить свою власть на македонских славян, но Константин VI в 791 г. предпринял поход в Болгарию с целью отвлечь Кардама от участия в движении македонских славян [439]. Упомянутый хан был весьма серьезный соперник: в следующем году это испытал царь Константин, потерпевший от болгар страшное поражение близ крепости Маркеллы. По ходу дела ясно, что это укрепление было на границе и что там находился земляной вал, возведенный болгарами против империи [440]. Испытанное здесь унижение и громадные потери возбудили в столице такое сильное недовольство, которое угрожало избранием нового царя. Константин предупредил, однако, опасность актом крайней жестокости, приказав старшего дядю ослепить, а прочим четверым отсечь языки. Можно думать, что после этой победы болгаре выговорили себе ежегодную денежную выдачу со стороны империи; по крайней мере, об этом говорят притязания Кардама, предъявленные в 796 г.: «Или уплати мне договорное, или я дойду до Золотых ворот и опустошу Фракию», на что получился ответ: «Ты стар, зачем беспокоиться и идти сюда, лучше я приду в Маркеллы, выходи туда, а там — что судит Бог». Военные отряды с той и другой стороны сошлись неподалеку от Адрианополя, где простояли 17 дней, не вступая в сражение [441].