скулах красными пятнами. Она падает на стул, упираясь руками в колени и тяжело дыша.
Галина протягивает ей стакан воды.
— Выпей мелкими глотками.
Но Дарья отталкивает воду.
— Вы… вы слышали?
— Что?
— Последние известия.
— Нет. У нас радио сломано, и тебе это известно.
— И никто не пришел и не сказал вам?
— Что не сказал?
— Вчера вечером передали, у него был кризис… Сказали, что он в критическом состоянии.
— Кто?
— А потом сегодня, рано утром, — вы же знаете, я плохо сплю, поэтому встаю в несусветную рань, — сказали… — Она умолкает, не осмеливаясь продолжить, будто сами слова могут обжечь ей рот. — Сказали… Говорит Москва…
— Да, и?..
Видно, что Дарья молчит не ради усиления драматического эффекта. Она просто не может выдавить из себя ни слова.
— Д-дорогие, — заикается она. — Дорогие товарищи… и друзья…
Галя склоняется над ней. Она хватает Дарью за плечи и трясет ее, как девчонку, впавшую в истерику.
— А теперь скажи нам внятно, — требует она.
— Сталин умер, — промямлила Дарья. Глаза у нее закатываются, как у куклы.
— В смысле? Ты уверена? — сурово спрашивает Галина. — Потому что, сама понимаешь, дело нешуточное, такое выдумывать.
— Ничего я не выдумываю! Это было по радио! Говорит Москва… — К Дарье начинает возвращаться самообладание. Она проводит рукавом по лицу, как будто утирая слезы. — Поверить не могу… Это слишком… слишком… — Она останавливается. — Слишком ужасно. Я не знала, что с собой делать. Я просто просидела как каменная несколько часов. А потом я вспомнила о вас, что у вас нет радио, и я подумала, надо вам сообщить, это неправильно, что вы ничего не знаете… И я просто вскочила и побежала к вам со всех ног. Что же мы без него будем делать?
«Что, в самом деле», — думает Анна, наклоняет голову и полностью завешивает лицо волосами. Ее сердце бьется так часто, что она боится, как бы ее не стошнило. Пусть Дарья думает, что она ошеломлена горем. Малышка перестала плакать, как будто новость лишила ее дара речи. Ротику нее открыт, на верхней губе жемчужно блестит молочный пузырь.
— Ты права, — говорит Галина. Голос у нее поначалу дрожит, потом крепнет. — Такую новость невозможно осмыслить сразу. Прости, я должна пойти и лечь. И Анне тоже нужен отдых: подобное потрясение может ей повредить, сама понимаешь. Анечка, милая, у тебя голова не кружится?
Галино умное, изможденное лицо бледно, как свернувшееся молоко, но ей уже удалось совладать с собой. Она их не выдаст.
— Немного, — бормочет Анна.
— Ты уж прости нас, Дарья. Ане нужно лечь в постель. Такая ужасная новость — неудивительно, что она чувствует себя больной.
— Со мной было то же самое, когда я впервые услышала эту новость, — говорит Дарья с ревнивой ноткой в голосе.
— Уверена, так оно и было, — говорит Галина, подталкивая Дарью к двери. — Теперь очень медленно возвращайся домой. Дыши глубоко. Не забывай, ты испытала шок; мы все испытали.
— Наблюдаются значительные расстройства дыхания… Отмечается учащение пульса, — продолжает Дарья, как будто она наизусть запомнила все сообщение. — Бесконечно дорогой для партии — вот что они сказали.
— Ты уверена? — резко спрашивает Анна. — Ты точно уверена, это то, что ты слышала? Они объявили, что он умер? Потому что если это обман, если это какой-то гигантский, чудовищный заговор, чтобы люди себя выдали…
— Так же уверена, как в том, что я все еще дышу, — говорит Дарья и вдруг не к месту расплывается в улыбке, будто до нее наконец-то полностью дошло, что она все еще дышит, а Сталин — уже нет.
— Ступай домой, дорогая, — произносит Галина как врач, которым она навсегда останется. — Ступай домой и отдохни.
Галя стоит и смотрит, как Дарья спешит прочь, потуже запахнув на себе шаль. Она медленно закрывает дверь и поворачивается к Анне.
— Иди к печке, — говорит Анна. — Не нужно было стоять на холоде. Ты вся дрожишь.
Галя разворачивает плечи и цепляет на нос очки. Так она, должно быть, выглядела, когда еще работала, если ей удавалось справиться с неотложной ситуацией на отделении.
— Что ж, вот и дождались, — шепчет она.
— Думаешь, это правда?
— Должно быть правдой, раз передали по радио. В противном случае они не осмелились бы этого сказать.
— Казалось, он никогда не умрет.
— Никто из нас не бессмертен.
Слова эхом из прошлого отдаются в ушах Анны. Кто-то уже говорил ей это, много лет назад. Она отгибает уголок конверта и заглядывает малышке в лицо. Глазки у той почти полностью прикрыты.
— Как думаешь, что теперь будет? — спрашивает Анна.
— Кто знает?
— Неужели это действительно правда?
— Полагаю, он способен умереть так же, как и любой другой, — сухо отвечает Галина.
— Теперь все изменится. Должно измениться.
Галя вздыхает.
— Может быть. Желающих занять его место полно.
— Я надеюсь, он страдал, — говорит Анна, гладя девочку по щеке одним пальцем. — Надеюсь, он был один и страдал много часов подряд, и никто не пришел к нему на помощь.
— Это маловероятно. Думаю, у него была целая армия врачей.
— Надеюсь, что перед смертью ему явились призраки всех, кого он убил, и дали ему понять, что ждут его.
— Господи, девочка! Нельзя же быть такой суеверной. Смерть есть смерть, конец всему — и точка.
— Ты правда в это веришь, Галя?
— Конечно, верю. А ради чего еще я бы стала стараться хоть как-то улучшить этот мир? Я помню, как мы были студентками, твоя мать и я. К нам поступали старухи с жуткими выпадениями матки, которые они никогда не лечили, с открытыми язвами на ногах. Они еле ползали. Вот они-то и верили в тот свет, и неудивительно, потому что на этом свете не видели ничего хорошего. Но мы верили, что сможем переделать этот мир, и он станет лучшим местом. Конечно, все пошло не так, как задумывалось… Были допущены ошибки… — она глубоко, судорожно вздыхает.
— Я