пока скрипучий плач ребенка не подтвердил, что все это правда.
— Хочешь взять ее на руки?
— Я не знаю, как, — сказал Коля.
— Подними ее осторожно и подложи руку ей под шею, чтобы поддержать голову.
— Она такая вихлястая!
— Да, я знаю.
Он сидел возле нее, держа малышку, которая скоро снова заснула.
— Они всегда такие маленькие?
— Не такая уж она и маленькая. Галя сказала, почти три килограмма.
— Она просто мышка. Я тоже был таким?
— Ты был крупнее, — проговорила Анна, вспоминая, как Колю дали ей в руки, пока их мать, мертвая, лежала на больничной койке. Они даже не успели увезти тело в морг.
— Я стал дядей, — сказал Коля, с сомнением трогая маленькую ступню.
— Действительно, — удивленно произнесла Анна. Она уже было начала думать о малышке как о Колиной младшей сестре.
— Ты хорошо себя чувствуешь, Аня? — спросил он, смущаясь и не глядя на нее. — Может, ты чего-нибудь хочешь?
И она поняла, что это вопросы брата, а не ребенка.
Радиоприемник сломан. Анна этому рада, но Галя ужасно без него скучает.
— Я не могу без радио. Нужно его починить. Я спросила Дарью, может она знает кого-нибудь, кто может его отремонтировать, но она никого не знает.
Уж лучше тишина, считает Анна, чем то, что в последнее время передают по радио. Все больше и больше врачей арестовывают. Признания льются рекой. Они шпионы, предатели, убийцы в белых халатах, сотрудничающие с американской агентурой. Радиоголоса переполняются искусственным возмущением.
— Нужно знать, что происходит, — говорит Галина.
«Нет, — думает Анна, — не нужно. Можно волевым решением не позволять этому яду литься тебе в уши. Андрею не поможет, если я стану это слушать. Я должна думать о нем, а не об этих сумасшедших. Я хочу мысленно дотянуться до него. Если он думает обо мне в тот же миг, что я думаю о нем, наши мысли могут соприкоснуться».
— Галя, — произносит она вслух. — Как ты думаешь, Андрей уже получил те деньги?
— Должен был к этому времени.
— Но от него пока не было ни слова. Ни единого.
— Иногда заключенных лишают права переписки.
— А могут они в таком случае получать посылки, как думаешь? И отдают ли им их письма?
— Я не уверена.
Этот разговор повторялся уже много раз. Каждый раз они приходят к одним и тем же выводам — точнее, к их отсутствию, — и все-таки эти вопросы возникают в голове Анны каждое утро, как только она просыпается.
Малышка вдруг выпускает сосок и начинает кричать. Анна укачивает ее и пытается снова приложить к груди, но та яростно мотает головой. Кожа ее сначала наливается розовым, потом багровеет. Кулачки молотят воздух.
— Галя, что с ней не так?
Галина бросает стирку и подходит к дивану, на котором лежит Анна с ребенком. Твердой, уверенной рукой она щупает лоб младенца.
— С ней все нормально. Она просто разнервничалась. Знаешь, младенцы чувствуют, когда мать расстроена. Не надо было нам говорить об Андрее, пока ты ее кормишь. Подожди минуту, а потом попробуй приложить еще раз.
Вопли усиливаются, эхом отдаваясь от стен комнаты. У Анны вспотели подмышки. Она еще и плохая мать, ко всему прочему. Даже не может нормально покормить ребенка. Слезы обжигают ей глаза. «Дура, идиотка — не смей плакать…»
— Дай мне ее на минутку. — Галина берет ребенка на руки и отходит, мыча себе что-то под нос. Через некоторое время плач теряет свою силу. Малышка по-прежнему вздрагивает и икает, но начинает униматься.
— Вот так-то лучше. Сейчас ты успокоишься и продолжишь есть. Бедняжка, ей кажется, что жизнь тяжела. Некоторые малыши относятся к ней легко, а некоторые нет.
Галя укачивает малышку, раскачиваясь всем корпусом от бедра к бедру. Она выглядит как мать. В ее обращении с ребенком чувствуется профессиональная уверенность, но она смягчена нежностью.
— Вот и все, можешь ее забирать. Теперь она будет вести себя хорошо.
И она ведет себя хорошо. Вздрагивает всем телом, захватывает сосок, закрывает глазки и энергично сосет. Спустя минуту она приоткрывает один глаз и с упреком смотрит на Анну, но скоро вновь забывает обо всем, припав к источнику молока.
— Вот теперь она счастлива.
— Да, — говорит Анна, — совершенно счастлива.
Сердце ее сжимается от жалости, когда она смотрит, как малышка слепо сосет, сжимая и разжимая пальчики, пытаясь ухватить воздух. Теперь она счастлива.
— Я позабочусь о тебе, моя радость, — шепчет она. — Ничего не бойся. Я тебя никогда не оставлю.
Малышка ест, пока не засыпает. Ее ротик медленно отваливается от соска, но от него все еще тянется ниточка молочной слюны. Она причмокивает губами во сне. Ее тельце полностью расслаблено.
И тут раздается удар в дверь. Один, за ним другой. Затем удары сыплются градом, да так, что дверь сотрясается вместе с дверной коробкой. Анна в ужасе вскакивает. Малышка вздрагивает и, взметнув руками и ногами, заходится в пронзительном крике.
— О господи. — Галя вздрагивает.
Стук в дверь продолжается, но теперь вместе с ним из-за двери доносится крик:
— Аня! Галя!
— Это Дарья Соколова, — выдыхает Анна.
— Дарья?
— Да, всего лишь она.
Женщины переглядываются, зрачки у них до сих пор расширены от ужаса. Но ничего страшного, уговаривает себя Анна, просто Дарья из-за чего-то переполошилась — ничего необычного. Стук продолжается. Представить невозможно, что одна женщина может производить столько шума.
— Наверное, случилось какое-то несчастье… — Но Галина все еще колеблется.
— Лучше открыть, — говорит Анна, прикрывая головку ребенка рукой.
Как только дверь открывается, Дарья вихрем врывается через порог. Выглядит она так, будто выбежала из дому в чем была, едва успев набросить шаль. Голова у нее непокрыта. Она задыхается, глаза безумные.
— Сядь, ради бога, — приказывает Галя. — Не пытайся ничего говорить. Дай восстановиться дыханию.
Должно быть, Дарья бежала всю дорогу, а она далеко не молода. Лицо у нее бледное и потное, с выступившими на