Читать интересную книгу Наследница Кодекса Люцифера - Рихард Дюбель

– Ты труп, – тихо прошептал Мельхиор. – Сначала я поблагодарю тебя за то, что ты спас Карину, а потом – все, ты труп!

Пока солдаты вытаскивали телегу во двор, Мельхиор бесшумно подкрался к углу сарая. Если бы кому-то пришло в голову обойти строение, его бы все равно тут же обнаружили – и потому он мог рискнуть и посмотреть, что за люди приехали сюда. Когда он осторожно продвигался вперед, то заметил, что руки у него дрожат, однако не из страха быть обнаруженным. Если бы офицер появился двумя мгновениями позже, Мельхиор уже ворвался бы в сарай, убил бы столько солдат, сколько успел… и к данному моменту, вполне вероятно, и сам был бы уже мертв. Лица испуганной Карины и ухмыляющегося насильника все время стояли перед его внутренним взором. Еще никогда прежде он не понимал, насколько коротким мог быть промежуток времени между спасением и гибелью.

Он выглянул из-за угла сарая. Что офицер имел в виду, когда говорил, что им пришлось зарезать кое-какую скотину?

И тут он увидел это и внезапно понял сразу две истины: что защитники Праги уже проиграли битву и что он упустил единственный шанс освободить Андреаса, Карину и Лидию.

По вершине холма бродило стадо как минимум из двухсот коров, свиней, коз и овец. Гоготали гуси. Солдат, выполнявших функции погонщиков этого стада, было почти столько же, сколько и животных. У седел всадников висели гроздья кудахчущих, связанных за ноги куриц. Мельхиор смотрел, как на телегу забрасывают туши полудюжины свиней и коз, которые, наверное, сломали себе что-то, когда их ловили, и их пришлось зарезать. Солдаты, должно быть, пригнали сюда весь скот, который смогли найти в деревнях, отстоявших от Праги на полдня пути. Прага, таким образом, была лишена даже прежнего скудного снабжения продовольствием. Городской совет упустил момент, когда следовало реквизировать животных для нужд города.

И ему, Мельхиору, никогда не удастся освободить из толпы, состоящей из двухсот солдат, любимую женщину, не говоря уже о своих племяннице и брате. И он сдался.

10

Андреаса Хлесля словно парализовало от ужаса. Куда бы он ни смотрел, все расплывалось у него перед глазами, и ему казалось, что он движется под водой. Картины случившегося в амбаре вспыхивали в его голове: Карина, дрожащая, не сводящая глаз с солдата, который срывает с ее корсажа пуговицу за пуговицей; Лидия, забившаяся в угол; остальные солдаты, бросающие на девочку оценивающие взгляды, будто говорящие: «Когда мы получим все, что хотим, от твоей матери, то займемся тобой».

Ему стало дурно, когда он вспомнил, что офицер Кёнигсмарка вмешался в самую последнюю секунду, и еще хуже – от того презрения, которое офицер проявил к ним. На самом деле их спасение было всего лишь наказанием упрямого капрала, не более.

В последний раз он испытывал этот страх, когда был еще мальчиком. Он вспомнил о трауре в доме, растерянности, оцепенении его матери, беспомощности дяди Андрея и о том, как Александра, его старшая сестра, идол Андреаса, все больше отдалялась от них. Отца объявили мертвым, жирный Себастьян Вилфинг вел себя в доме как господин, и все, что испытывал маленький Андреас, – это полная безнадежность и душащий страх перед тем, что с ними будет. Он хотел убежать. Но куда? И должен ли он был оставить своего младшего брата Мельхиора? Разве он мог забрать его с собой? Однажды он подслушал обрывок разговора: дядя Андрей рассказывал, как он в восемь лет стал круглым сиротой в Праге, какую ужасную жизнь там вел, став уличным мальчишкой. Тогда Андреас, лежа в кровати, задрожал и понял, что судьба Андрея – самое худшее, что могло с ним приключиться. Если он убежит из дома – не ринется ли он тогда этой самой судьбе в руки? Он чувствовал себя пойманным, загнанным в тупик, брошенным в полном одиночестве всеми, на чью помощь он только мог надеяться, и когда мать отправила его и Мельхиора прочь, под покровом ночи, в сопровождении рыцаря ордена розенкрейцеров, то он подумал, что никогда больше не увидит членов своей семьи, что его выбросили вон; что его, может, и доставили в безопасное место, где его не коснутся махинации Себастьяна, но в действительности его предали, продали, о нем позабыли навсегда. Он, тогда маленький мальчик, чувствовал себя мертвецом, чья душа застряла в потерявшем чувствительность теле, и беззвучно кричал, что он сделает все что угодно, лишь бы ему только раз, один-единственный раз дали шанс вернуть все обратно. Охваченный отчаянием, он попытался повернуться к жене и дочери, которых гнали сразу за ним, но получил удар, споткнулся и продолжил путь.

На память ему пришли слова, которые он сказал Мельхиору. Мельхиор и Карина… Он ведь не думал так на самом деле? Ему просто что-то стукнуло в голову, когда он спорил с Мельхиором. Или он прочел это на лице брата, какой-то намек, указание на то, каким образом соединить массу крошечных знаков, каждый из которых по отдельности казался таким неважным, но все они застряли в его памяти и, собранные вместе, складывались в целостную картину? Нет, это было невозможно… И все же: из-за чего Мельхиор ударил его? Не будь это правдой, разве он не рассмеялся бы недоверчиво? Боже, каких же грубостей он, Андреас, наговорил ему во время этого разговора! Ему хотелось обернуться, и заключить Карину в объятия, и суметь попросить у нее прощения, прощения за все слова, брошенные им в лицо Мельхиору. Не возникало никакого сомнения в том, что все они идут навстречу смерти, и ему ничего не хотелось так сильно, как избежать этой смерти, и спасти свою семью, и крепко обнять Карину, и услышать смех дочери; и что бы ни произошло (если это все же произошло) между Мельхиором и Кариной, это было абсолютно неважно перед лицом того факта, что они, возможно, никогда больше не смогут обменяться друг с другом словом, и до рассвета все они погибнут ужасной смертью (или будут желать себе смерти)… Застонав, он снова обернулся и получил очередной удар. По крайней мере, он сумел поймать взгляд Карины. Его охватило чувство полной безысходности. Лидия всхлипывала, и он тоже заплакал, заплакал из-за нее.

Лагерь Кёнигсмарка располагался так далеко от Праги, что об осаде говорить было нельзя. Он выглядел маленьким и жалким. Андреас ожидал увидеть армию, чьи палатки и укрепления занимали бы площадь целого города, но лагерь походил, скорее, на место расквартирования авангарда… Но тут сквозь охвативший его ужас пробилась одна ясная мысль: это и есть авангард! Только по этой причине Кёнигсмарк смог передвигаться так быстро. Отец Сильвикола говорил, что они догонят армию, но на самом деле армия обогнала их и уже стоит под стенами Праги. И теперь Кёнигсмарк ждет… ждет подкрепления, чтобы действительно осадить город. Андреас вспомнил, что слухи о шведском генерале по фамилии Виттенберг ходили еще до того, как они остановились в Вюрцбурге и все, кроме жизни Лидии, перестало иметь для них какое-либо значение. Под началом Виттенберга была армия в три или четыре тысячи солдат, и все они бродили сейчас по империи. Если два генерала объединят свои войска, то в общей армии окажется минимум шесть-семь тысяч солдат.

Прага была не в состоянии выставить количество защитников, которое могло сравниться хотя бы с половиной этой армии, а ведь под ружье уже поставили отряды ремесленников, дворянской челяди и школяров. Внезапно Андреас почувствовал крохотный проблеск надежды. Генерал собирался использовать его как заложника и как посредника, в этом не было никакого сомнения. Однако, если он не начнет атаку немедленно, а подождет объединения с войском Виттенберга, сейчас ему услуги Андреаса не понадобятся, а значит, на данный момент все они в безопасности. Определенно никто не решится причинить зло Карине и Лидии, пока он, Андреас, не выполнит то, чего от него ждут. Им выгодно поддерживать у него хорошее настроение…

Их вели по широкой дороге, идущей через ряды палаток. Все больше солдат подбегали, чтобы поглазеть на них. Животные производили адский шум, над которым летал свист погонщиков. Зеваки уже начали высказывать одобрение. Андреас увидел солдат на костылях, с грязными повязками, бледных и изнуренных болезнями. Они все выстроились вдоль дороги, по которой двигались живые трофеи. Было ясно, что животных не станут размещать прямо посреди палаточного городка. То, что здесь происходило, представляло собой не что иное, как демонстрацию, триумфальное шествие, объявление генерала о том, что он может не просто снабжать продовольствием свое войско, которое он безжалостно гнал вперед, но снабжать хорошо. Свежее мясо… молоко… яйца… В Праге хватало людей, которые не могли позволить себе такое удовольствие. После подобного доказательства силы солдаты по команде генерала преодолеют любые укрепления…

…И Андреас понял, что в его преисполненные надежды расчеты прокралась ошибка. Если Кёнигсмарк действительно хотел подождать объединения с Виттенбергом, то почему он не сделал этого в том месте, которое полностью контролировали шведские войска? В Эгере, к примеру. Или, если уж он хотел стать как можно ближе к своей цели, почему он разбил лагерь с одним лишь авангардом? Если на них нападут здесь, им будет очень трудно отбить нападение. Когда армию хотели защитить от атак, ее держали в постоянном движении. Почему тогда этот палаточный городок появился в половине дневного перехода от Праги? Или генерал собирался штурмовать город с этой жалкой кучкой солдат? Совершенно невероятно… Это имело бы смысл только в том случае, если бы он попытался не идти в лобовую атаку на стены города, а, воспользовавшись какой-либо брешью в защитном кольце, прокрасться в город, захватить целый квартал и окопаться там.