раз зоркий глаз Косарева отыскал в зале среди скептиков руководителя одной из комсомольских организаций Украины, уличенного в приписках. Теперь Саша не отрывал своего взора от лица этого товарища.
— На Украине, на заводе имени Петровского, — продолжал он, — по статистике, числится тринадцать тысяч комсомольцев, а на заводе всего-то работает… одиннадцать тысяч человек. — В зале раздался дружный смех. Все невольно посмотрели в сторону работника, к которому, ясное дело, обращался Саша. — В школе ФЗУ этого же завода учится четыре тысячи подростков, — Косарев криво ухмыльнулся. — А по данным «умников» — руководителей заводского комитета в ячейке этой школы значится шесть тысяч комсомольцев. — И, заметив, как заерзал в кресле его молчаливый оппонент, а цель достигнута, закончил: — Это анекдот, товарищи, злой анекдот на отдельные звенья нашей работы. А подобных «шутников», позорящих организацию, надо решительно разоблачать перед всем союзом: вот вам экземпляр очковтирателя, любуйтесь на него.
По натуре Саша был человеком скромным, лишенным духа стяжательства, исполненным заботой об окружавших его людях, чувства доброты к ним. Случай, который произошел с ним в раннем детстве, когда он подарил свою новую курточку соседскому мальчику, потому, что ему не в чем было выходить на улицу, действительно был рождением натуры.
Впрочем, была у него некоторая слабость, может быть, даже затаенная страсть — к форменной одежде. Когда на V съезде РКСМ членам президиума и некоторым активистам союза молодежи в связи с принятием шефства комсомола над Военно-Морским Флотом выдали матросскую форму, Косарев долго хранил ее. В торжественных же случаях, как это было на комсомольской конференции в Пензе, Саша с гордостью надевал форменку с полосатым воротником. Были и другие случаи. Зимой 1932 года большая группа воинов-пограничников была отмечена правительственными наградами. На торжественный вечер, посвященный этому событию, Косарев (по желанию участников) явился в форме пограничника. На X съезде ВЛКСМ было специальное заседание, посвященное шефству комсомола над Военно-Морским и Военно-Воздушным Флотами. Делегаты не сразу узнали первого вожака комсомола в синей форме командира-летчика с голубыми петлицами. В этом его увлечении не было пижонства, желания выделиться. Скорее мальчишество, свойственное людям, не стесняющимся своей работы в молодежной организации. И уверенность, что форма не помеха комсомолу.
Еще в конце двадцатых годов в комсомоле неоднократно возникала дискуссия о введении единой формы комсомольца. Косарев — секретарь МК — на бесплодные дискуссии время тратить не любил. Если он сам был убежден, что форма нужна, то действовал решительно и инициативно.
«Московские комсомольцы, — писал он летом 1928 года в «Комсомольской правде», — не стали по этому поводу создавать комиссий, совещаний, как это у нас часто бывает, а в порядке добровольности приобрели себе прочные, простенькие, удобные и изящные костюмы и оделись в них на демонстрацию.
В первую очередь это сделал Бауманский район… В настоящее время в Москве можно встретить сотни комсомольцев и комсомолок в форме юнгштурма… Форма дисциплинирует комсомольцев, она способствует объединению ребят, развивает товарищеские отношения в комсомоле. Она воспитывает чувство ответственности у комсомольца, устанавливает примерность поведения у станка, дома, на улице и вместе с тем приучает к точности и опрятности».
Каждый, кто встречался с Косаревым, видел в нем в первую очередь товарища, вспоминала Татьяна Васильева. А по тем советам, которые он давал нам, в нем чувствовался руководитель с большим знанием дела, с большим кругозором и опытом.
И все-таки, каким он был в семье, в кругу друзей?
В семье. Ей всегда недоставало его. Возвращался домой поздно и редко один, чаще всего с друзьями по работе. Временами Марусе казалось, что Саша сам привык и ее приучил не делать грани между работой и домом. Обычно вваливались на дачу в Волынском ватагой: молодые, крепкие, жизнерадостные — само счастье страны.
Шумно и мигом накрывали стол, расставляли на нем ужин, привезенный из буфета ЦК. И до глубокой ночи вели деловой разговор, спорили, иногда шутили, разыгрывали друг друга. Потом, вдруг посерьезнев, снова переходили на деловой тон. Не было ничего удивительного и в том, что временами — уже запоздно — на даче раздавался телефонный звонок, и Косарев или кто-либо из секретарей срочно отправлялся в инстанцию — по вызову. Административный механизм государственно-бюрократической системы вступал в полную силу.
С весны 1931 года для секретарей ЦК и других ответственных работников комсомола была установлена непрерывная рабочая неделя. Согласно этому порядку Косареву были установлены дни отдыха — 4 и 9-е числа каждого месяца.
Эти редкие, к тому же условно свободные от работы, дни отдыха Саша старался посвятить семье, дочке. Иначе когда же? По утрам, пока отец завтракал, малышка терлась у его ног. Тогда он брал ее на руки, нежно прижимал к себе хрупкое тельце ребенка. Лишенный радостей в детстве, Саша как бы торопился передать ей тепло своей собственной души. Словно предчувствовал недоброе и опасался, что не успеет одарить ее своей скупой отцовской лаской сполна. В течение дня он без устали звонил домой: «Как там у вас?» Иногда, уходя на работу и отрываясь от ребенка, говорил как бы извиняясь и просительно:
— Маруся, не укладывай Леночку сегодня рано, я постараюсь засветло приехать…
А у дочки остались свои воспоминания об отце:
— Жизнерадостность невероятная, — рассказывает сейчас Елена Александровна. — Упоение жизнью. Он и прочесть-то все интересные книги хотел, и летчиком стать, и краснофлотцем, и в футбол играть лучше всех. Но это не было свидетельством неустойчивости его натуры, разбросанности. Просто был до всего жадный.
— Очень искренним был с людьми, которые пришлись ему по душе. Часто у нас бывали певица Лидия Андреевна Русланова с Михаилом Наумовичем Гаркави, спортсмены братья Старостины. Но уж если кого Саша невзлюбил… — тут Мария Викторовна назвала имена двух известных тогда поэтов.
— И за что же он их так?
— За подхалимаж, карьеризм, приспособленчество. Всем богам готовы были служить…
Была у Косарева еще одна слабость — парная баня. В Сандуны ходили компанией, парились «до упаду». Ничего не делал Саша вполсилы. Вот и в бане тоже… Однажды упарил он секретаря ЦК комсомола Митю Лукьянова до полуобморочного состояния.
Любил лыжи, коньки… Но больше всего охоту. Но где тут как следует поохотишься, если и днем и ночью телефонные звонки. И не дай бог, если к самому требуют. Был и такой случай. Уехал Саша в Подмосковье на охоту. В 1937 году