Мой СИС оказался не самым громоздким из скафандров, какие мне приходилось нашивать. Прежде всего в нем не требовалось антирадиационных прокладок и противоударной брони. Довольно тонким был и терморегулирующий слой. В общем, я чувствовал себя как в комбинезоне с цельным шлемом. Когда я влез в скафандр через длинное отверстие в спине, Санджи подключился к системе и застегнул это отверстие, а также соединил воротник с основанием шлема герметическими клапанами. Еще минута ушла на то, чтобы голубая ткань сжалась вокруг моего тела, выдавив излишек воздуха. Едва костюм стал облегающим, как толстая вторая кожа, свобода движений заметно увеличилась. Телеметрия показала, что все стабильно. Если я правильно истолковал показания дисплея, заряда в квантовой батарее хватило бы для месячной работы воздухоочистительного модуля.
Шлем отрезал меня от пустой болтовни, а отражающее покрытие скрыло из вида лица, но по движениям и осанке остальных я видел, что всем не терпится двинуться дальше. Они наверняка видели то же нетерпение во мне.
Мы перешли в секцию стерилизации, и за нами закрылась тройная герметичная дверь. Сопла на потолке выпустили серо–голубой газ, который засасывался в решетки на полу. Процедура заняла пять минут, после чего Ланкин Варрьер провел нас в последний шлюз.
Едва начали разбивку лагеря, техники со своими дистанционками отгребли от бортов корабля реголит, обнажив твердую породу. Очистив ее, они прямо к скале приплавили основание ангара, после чего надули оболочку. Закачали в нее чистую азотную атмосферу, которая постепенно нагрелась от забортной температуры до десяти градусов Цельсия — для удобства научной группы.
Мы протопали по мосткам в яркое сияние ламп, вделанных прямо в ткань ангара. Освещенный ими корабль был растительного густо–красного оттенка — как начавший отцветать яркий цветок. В длину корпус насчитывал около шестидесяти метров, в ширину тридцать. Но это в целом. Сам фюзеляж был, пожалуй, процентов на пятнадцать меньше и представлял собой усеченный конус с плоским брюхом. Дополнительную величину создавали выступы: зовите их крылышками или плавниками — их из разных частей корабля торчало до трехсот штук. Некоторые погнулись или обломились, как бывает при жесткой посадке. Насколько я мог судить, корабль грохнулся на левый борт, а уж потом перекатился на брюхо.
В носовой части виднелось отверстие люка — там, где три кургузых плавника вывернулись из обшивки, открыв к нему дорогу. Сам люк работал на электромеханическом приводе, обычном и для земной техники.
— Корабль потерял атмосферу, — сообщил Ланкин, — так что техникам только недавно позволили заполнить его азотом. Это удобный нейтральный, не вступающий в реакции газ. До сих пор мы не наблюдали никакого отклика со стороны устройств корабля.
— А какой была исходная атмосфера, вам известно? — спросил Луи.
— Предварительное исследование системы жизнеобеспечения указывает на кислородно–азотную смесь. Процентное отношение не такое, как на Земле, но не слишком отличается — чуть большее содержание кислорода.
— А что это за крылышки? — поинтересовался Каллум. — Они функциональны?
— В основе их материал, сходный с нашей технологией активных молекул. Физики подозревают в них проводники отрицательной энергии.
— Отрицательной энергии? Вы об экзоматерии? Червоточины?
— Да.
— Так он на гипердвигателе? — взволнованно спросило Элдлунд.
— Возможно.
— Возможно?
— Эти крылышки — всего лишь проводники, — объяснил Ланкин. — Мы считаем, что они служили для направления потока отрицательной энергии. До сих пор на борту не найдено устройств, способных производить отрицательную энергию.
— Как же он летал?
— Самая вероятная догадка, что катил по червоточине, как поезд по рельсам.
— Но что–то пошло не так, — внезапно произнес Юрий. — Он сошел с рельсов.
— По всей вероятности. Он каким–то образом выпал из червоточины в пространство–время и, видимо, не сумел вернуться. В корме у него есть ядерные камеры, которые могли служить и ракетами, и генераторами.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Итак… он выпал из туннеля червоточины в межзвездное пространство и долетел сюда на ядерном двигателе?
— На этом здесь практически все сходятся.
— Срань господня!
— И на борту, говорите, есть люди, — сказал Луи. — Следовательно, эта чужая червоточина открывается в одну из звездных систем человечества.
— Да, — согласился Ланкин, — примерно так.
— Для создания червоточины требуется невероятная энергия, — вслух размышлял Луи. — Не хватит даже совместной выработки всех солнечных колодцев. Для получения энергии такого уровня нужна, по шкале Кардашева, цивилизация второго типа.
— И опять да.
— Ох, слезы Христовы! — прошипел Алик. — Хотите сказать, что чокнутые конспирологи были правы? И за нами шпионили долбаные зеленые человечки? Еще с тысяча девятьсот пятидесятых? И они отымели нас в задницу этими похищениями?
— О нет, — с мрачным юмором отозвался Ланкин, — они поступили много хуже.
— Какого хрена долбаного?..
— Не войти ли нам внутрь?
Мы прошли за ним внутрь. Люк вел в простую шлюзовую камеру. Техники удалили внутреннюю дверь, чтобы пропустить в проем дюжину силовых и информационных кабелей, которые тянулись по кораблю, разветвляясь на каждом перекрестке.
Санджи подкинул мне схему корабля: девяносто процентов его уже картировали. Те секции, которые еще не попали на план, были главным образом заняты крупными механизмами вроде ядерных установок и разных цистерн. Коридоры выглядели широкими трубами, вдоль них тянулись цепочки прилепленных герметиком лампочек. На человеческом корабле коридоры шли бы по длине корпуса, разветвляясь под прямыми углами. Здесь они описывали пересекающиеся круги, причем некоторые были круто наклонены, а цилиндрические помещения теснились друг к другу.
Ланкин вывел нас в центральное помещение, занимавшее всю высоту корабля. Мостки без перил делили его на три уровня. Стены переборок из гладкого тусклого металла выглядели сплошными, без выступов, дисплеев, панелей управления. Нарушали общую гладкость только решетчатые отверстия жизнеобеспечения.
Внутри возились несколько лаборантов, их инструменты торчали из переборок. Оптические кабели сплетались беспорядочной паутиной, в которой там и здесь виднелись черные защитные футляры Ген 8 Тьюрингов с выступающими ребрами охладителей.
Ланкин по веревочному трапу взобрался на средние мостки.
— Мы называем это рубкой, — сказал он, — потому что, кажется, данная штука тут всем заправляла.
В центре камеры на десяти радиальных стержнях толщиной с мою ладонь висел двухметровый шар. Мы окружили его, подступив к самому краю мостков. Шар был сплошным, как и все остальное, и ничем не выдавал своего назначения. Правда, сейчас к нему прилепили два десятка контактов от датчиков и примостили на спицы несколько больших 3D-экранов. Изображение на них напоминало глубокие сканы большого яйца.
— Ну, — устало осведомился Юрий, — и что это такое?
— Органический нейропроцессор, — ответил Ланкин, — или, грубо говоря, корабельный мозг. Сеть на борту не оптическая и даже не цифровая — нейронная. — Он похлопал ладонью по стержням–спицам. — Вот это — одновременно нервные пути и поставщики питания, можете считать их позвоночником. Нервные волокна связывают между собой всю технику, среди которой много биомеханической.
— Оно еще живое? — встревожилась Кандара.
— Нет. Но два ядерных генератора пока функционируют, так что энергия есть. И, насколько мы можем судить, система органов, питавшая мозг, до заморозки оставалась в целости. Мы рассудили, что мозг был еще жив, раз сумел посадить выпавший из червоточины корабль на Нкаю, а умер он через какое–то время после посадки. Причина смерти неизвестна, но мы полагаем, что первыми отказали обогреватели системы жизнеобеспечения.
— Мозг такого размера не сумел починить обогреватели? — усомнился Каллум. — Чушь!
— Все зависит от того, сколько повреждений причинила посадка. И вот тут биология наших пришельцев становится по настоящему любопытной. Мы, конечно, взяли образцы клеток мозга. Генетически молекулы напоминают К-клетки.