Но внутри кастрюль мы храним всю таблицу Менделеева и иногда корма для морских свинок! Мне двадцать восемь, Вадим. Я хочу хоть раз в неделю варить тебе суп! И спать в кровати на подушках с наволочками, а не под твоим колючим серым пледом с растянутыми петлями! Это называется жизнь. Жизнь с тем, кого любишь. И я тебя люблю, понимаешь! Тебя! Но ты готов остаться здесь и сочинять Билль о нейроправах, который защитит в будущем Вегу.
– Потому что кроме нас, ее никто не защитит. И это нужно сейчас!
– Вадим! Я поняла, что ты показал совету сокращенную версию проекта. Но твое сейчас наступит через двести пятьдесят лет! Нас там уже не будет! Нас и сейчас почти не осталось… Знаешь, – почему-то Вега улыбалась, говоря мне следующе, – я поняла, почему ты назвал нейроразум и свинку тоже Вегами. Что бы не путать нас. Чтобы не выбирать из нас. Я права? Скажи, я права?
Я встал и подошел к ней вплотную, пробуя забрать клетку:
– Да. Ты права. Отдай мне Вегу.
– Это. Мое. Имя.
– Отдай мне морскую свинку, Вега.
– Она. Тоже. Моя.
– Она наша, – дернул я клетку на себя, чувствуя страх, идущей от животного. – Она тебя боится. Отдай!
– Пошел ты на три буквы!
– Я пойду и на одну. На букву «И»!
– Этого никогда не будет! Они не готовы! Люди не готовы получить ее! Ты не понимаешь, Вегу превратят в винтовку с оптическим прицелом, дав в руки макаке!
– Я тоже эта макака, Вега! Люди – не идиоты!
Она чуть не выпустила клетку, но тут же дернула ее снова.
– Это ты пришелец, а не нейроразум! Люди все всегда портят! Все, что им дают! Они как детишки с ядерным коллайдером!
– С чего ты их так ненавидишь?! Ты работаешь здесь ради защиты всего живого и каждого человека! И я тоже! Я не отдам тебе Вегу! Она принадлежит нам всем.
– Она никому не принадлежит!
В тот момент я еще не знал сколько раз в будущем вернусь в мыслях в этот самый момент. В эту точку невозврата, когда брошенное вверх тело рано или поздно ринется камнем вниз.
Мы тянули и боролись за клетку с такой силой, толкали друг друга и отпихивали, словно два водителя, желающие управлять одной и той же машиной, несшейся по трассе на скорости триста, выдирали друг у друга руль. Не удивительно, что рано или поздно произошло столкновение и между нами образовалась груда раскореженного металла, когда Вега внутри клетки врезалась в стену, благодаря инерции нашей драки.
Я подобрал расплющенную конструкцию и аккуратно извлёк из нее морскую свинку. Красная лента на ее шее развязалась, упала под ноги. Мой чип посылал сигнал сильнейшей головной боли. Справляясь с ней, шатаясь и удерживая равновесие, волоча ноги и перебирая руками по шершавым стенам я шагал в сторону медицинского блока.
Я плохо помню, что происходило… пока в санчасти Веге не ввели обезболивающее, и не преступили к сканированию полученных ею травм.
– Голову! Голову ей проверьте! За ухом справа… там у нее травма.
Сканирование показало сотрясение мозга. Если бы такие повреждения получил человек, у него скорее всего образовался опасный тромб, наличие которого отражалось временами мигренью.
– Ей уже не больно, – успокаивал меня медик. – Она будет спать до утра. Вам бы тоже не мешало, Вадим Алексеевич.
– Я останусь, – смотрел я на мирно посапывающую Вегу. – Я вижу то, что ей снится… я хочу это запомнить.
По моей щеке скатилась холодная слеза. Сам не знаю почему. В то мгновение я плакал впервые в жизни. Теперь я думаю, что это плакала во мне душа Веги.
– И что там? Мечты андроидов об электроовцах? – спросил медик.
– Ей снятся люди, которые ее любят, а она любит их. Не за власть или деньги. Просто так. Потому что рядом с ними тепло. Все, что она хочет – сидеть целый день на моих теплых руках.
– Как говорите это случилось? – поднял медик с пола раскуроченную клетку.
– Несчастный случай, – буркнул я. – Моя вина. Это все моя вина, – уткнулся я лбом о подстилку, на которой лежала Вега.
Подцепив теплое тельце пальцами, я сделал все, что мог в тот момент. Я просидел всю ночь на полу лаборатории, держа Вегу, отдавая ей все мое тепло, пытаясь исполнить ее последнее желание. Мое тепло согревало ее так, как того хотелось.
К рассвету, ее тельце начало холодить кончики моих пальцев.
С тех пор я больше не видел Вегу – мою не состоявшуюся жену. Чип на красной ленте, где был записан единственный оригинал коддинга нейро-Веги – исчез, а я так и не смог его повторить.
Может быть, я не хотел не потому, что не мог, а потому что это было слишком больно – вспоминать обо всех моих Вегах, который я потерял. Первый год я злился на Вегу, потом ненавидел, а позже я ее понял и простил. Но не ее, я простил себя – дурака. Я осознал, что все это время Вега была права: став еще более сутулым одиноким стариком с признаками умственной деменции, я понял, что у меня не осталось даже воспоминаний о счастье.
Не осталось сине-зеленого домика, так и не появилась ни жена, ни дети. Я даже не смог перебороть себя и снова завести морскую свинку. Теперь у меня не было и работы, которой без своих идей и мозгов я оказался бесполезен.
Приняв решение о криоконсервации тела, я раздавал ученикам и стажерам на память о былом Вадиме Красном памятные сувениры из своего старого кабинета, когда обнаружил в нижнем ящике рукопись.
Она называлась «Воспоминание о счастье» и именно ее вы держите в урках, а может быть читает из нейроразума моего тамагочи прямо сейчас. Когда-то я написал рассказ на литературный конкурс о своей жизни. О моих Вегах, о моих звездочках, что перестали светить, как перестанет быть, однажды, все, что вам знакомо или не знакомо. Все что вы можете представить, и еще больше того, чего представить не можете.
Исчезну я. Но останется этот текст. И как знать, что, если через двести пятьдесят лет вы будете жить внутри домов из грибниц мицелия и лечить мигрень аэробным кислородом.
Пускай однажды на планете все вернется на круги своя, исчезнут растения, животные, микробы, воздух и вода, столкнутся галактики, погаснут звезды. Я жил в эпицентре – внутри глаза торнадо, когда ничего не происходит, нет разрушений, а над головой сияет голубое небо.
Я смотрел в свое небо