из неё вылетали все новые демоны.
Если бы Роланд мог видеть в этот момент мир живых, то перед ним бы предстало сиреневое небо, орошающее землю маслянистым дождем. Инквизитор знал, что есть только одно оружие против этих тварей — вера. Инквизитор вновь поднял над собой крест. Тот был охвачен пламенем. Но горел не крест. Святость символа божьего выжигала богомерзкое пространство, куда попал ревнитель веры. Одной рукой инквизитор разил врагов мечом, другой он выжигал их при помощи пламени своей веры. Так он и приблизился к алтарю.
— Не ждал, сукин сын? — спросил он у настоятеля и всадил тому крест в искаженное лицо.
Существо, бывшее когда-то священником, взвыло.
— Ты и себя погубил тоже!
— Элеос спасет мою душу, — спокойно отвечал на предсмертный хрип инквизитор.
— Наивный. Ты там, где тебя видит и слышит только один бог. Ты еще присягнешь ему.
С этими словами предатель был обращен в прах. Со смертью последнего слуги Горбатого бога, пространство вокруг начало распадаться. Инквизитор Роланд встал на колени, сложил руки и стал молиться Элеосу, богу света.
Небо над старым городом Эверморн тем временем просветлело, а от старой церкви остались лишь угли. Это была просто страница в вечной книге порой незримой борьбы с разрушительными силами.
Сны на маяке
Город зла
И вижу я город, страшный, ужасный город. Он как будто построен внутри сферы из почерневшего дерева, что придает ему атмосферу гроба: город берет свое начало у земли, где сфера немного усечена, и возвышается до небес, закрывая эти самые небеса. Все здания расположены параллельно друг другу на окружностях по боковым сторонам сферы. Они построены из потемневшего гнилого дерева. Их тысячи, миллионы. Вот, одно не выдерживает груза времени и падает вниз, забирая с собой еще несколько домов. Другое буквально срастается с соседними. Они так и опираются на друг друга. Словно люди, построившие их, не жалели соседей в поисках места для дома. Прогнившие и свалившиеся дома образуют гигантские монструозные агломерации, замки упадка, храмы разложения. Улицы покрыты грязью, они поросли мхом и сорными растениями, паутину здесь не убирали вовек, пауков же не видно. Создается ощущение, что паутина здесь растет сама. В самом низу разлилось озеро мутной темной воды, от которой исходит неумолимый запах тлена и разложения, от него кружится голова, а сознание норовит покинуть тело. Эта вода — яд, и участь тех, кто упадет в неё, незавидная. Остается лишь гадать, что может жить на дне зловонного озера, ибо здесь нет ветра или течения, чтобы приводить воду в движение. Однако волны по нему все-таки идут. От этого появляются мысли, что под толщей темной воды живет нечто ужасное и монструозное.
Нету здесь и света солнца, улицы освящаются тусклыми желто-зелеными фонарями. Лишь когда временный правитель города разрешает включить свет, чаще всего это по праздникам, можно увидеть один край города, будучи на противоположном. Во всех остальных случаях он кажется изуродованным звездным небом.
Все люди здесь маленькие и пухлые. Такие неряшливые и уродливые! Все они обрюзгшие, небритые. В черных глазах светятся коварные желтые огоньки. Когда они улыбаются, открывается их рот полный испорченных зубов, от которых веет смертью и каким-то «ржавым» запахом, у иных вообще вместо зубов вколоченные в челюсть гвозди. Одеты они в черные грязные смокинги или фраки. Некоторые из них, возможно, когда-то были белыми, но то ли улицы города изменили их окраску, то ли чернота души носителей. Они горбаты. Горбаты от того, что с рождения не имели привычки расправлять спину.
Их любимое занятие — убивать, слоняясь по городку. Для этого у них всегда есть при себе кремневый пистолет. Им не жалко убивать собратьев: убьют одного, родится новый, буквально выползет из соседнего угла или подворотни, самозародится, если можно так выразиться, из злобы и грязи. Регулярно убивают и правителя города, на его место сразу ставится другой. И вот они, толпы кривых людей, идут, стреляют друг в друга и ржут. Тела гниют прямо на улицах, у них нет могилы — весь город их могила. Останки людей лишь дополнительные декорации этого места. В перерывах между бойней некоторые из них играют на кривых музыкальных инструментах: полуторострунных гитарах, водосточных трубах и барабанах из человеческой кожи. Музыку эту даже нельзя назвать музыкой — какофония.
Я знаю, что это сон, но я не могу проснуться. За что я здесь? Это ад?! Я бреду по убогим улицам в полусогнутом состоянии, настолько мне тут все противно. Неужели это плод моего воображения? Нет, это больше похоже на шутку безумного бога. Я чувствую, мое тело в реальном мире бьется, сопротивляется. Я падаю на пол, но сон продолжает сниться. Тело мое горит, а разум стонет. Образы города повторяются вновь и вновь.
Через силу вырываю себя из сна, открываю глаза, по ним плывут кровавые круги. Надрывно дышу, все никак не могу прийти в себя. За стенами бьются волны. Монотонно, спокойно. Исчезло адское беспокойство сна. Через секунду вижу, что надо мной склонился Джозеф Вортекс.
— Что с тобой, парень? Кошмары сняться? — он помогает мне подняться и сесть на кровать.
— Мне казалось, я умер и попал в ад. Нет, Джозеф. Ад — это отнюдь не адское пекло, не бескрайние льды. Это не многомильная толща воды, что станет тебе могилой. Нет. Ад — это вечный застой, вечное гниение и бессмысленное существование. Вот его я и увидел.
— Рано нам думать про ад. Хотя говоришь вещи интересные, — с этими словами он лег спать обратно.
А я так и лежал всю ночь с открытыми глазами, направив свой взор в потолок. Мне хотелось забыть увиденное, однако образы города зла вновь и вновь появлялись у меня в сознании, застилали взор. С тех пор минули годы, но и ныне меня терзает мысль, а не реален ли этот город?
Сумрак
Другой город, в котором я оказался, отличался от прошлого. Тот предстал для меня воплощением зла. От города, из которого я выбрался, меня тошнило, настолько гнилостным был его воздух, здесь же воздух не нес в себе запахов вообще. Тот город вызывал ненависть и отчаяние. Нынешний был другим. Он вызывал страх. Здесь не было ни дня, ни ночи — лишь вечные сумерки. Мир был окрашен в сине-серые тона. Солнца, казалось бы, не было совсем. Город был небольшой: несколько десятков каменных домов, большая часть из которых были руинами. За городом рос дремучий лес, между многовековыми деревьями которого, казалось, не было ни единого