июля 1934 г.
Дорогая моя Мама,
Пишу тебе с берега моря, где Аня с детьми уже живет 5 недель, и завтра все возвращаемся в Кембридж. Ребятишки и Аня хорошо поправились, и мне также это пошло на пользу…»[66]
А вот его письмо жене из СССР (об этой поездке чуть ниже):
«Ленинград, 14 октября 1934 г.
Дорогой Крыс,
Вчера тебе писал. Сегодня хочется писать опять. Все думаю о тебе и хочется сказать, как я тебя, дорогого Крысенка, люблю, но не знаю, как подобрать слова. И маленьких крысят люблю тоже и жалею, что не могу вас видеть. <…> Одно только меня волнует — лаборатория моя. Это ведь тоже мое детище, и большая часть моего „я“ туда вложена…»[67]
Тема детей почти всегда затрагивается в письмах как-то вскользь… Может быть, Петр Леонидович и Анна Алексеевна были плохими, бездушными родителями?
Анна Алексеевна вспоминала: «Маленьких детей Петр Леонидович боялся, он почти никогда не брал их на руки. Он не мог забыть ужасной гибели своей первой семьи. После этой трагедии он страшно переживал болезни своих близких, до сердечных приступов. Болезни для него — это был просто ужас. Он никогда не мог успокоиться, и его безумно травмировали любые болезни детей. Он интересовался детьми, когда они становились более или менее большими. Трагедия, пережитая в юные годы, долго, очень долго не оставляла его. Он не любил вспоминать прошлое и никогда не рассказывал об этом. Мы не отмечали Рождественские праздники, ведь это были для Петра Леонидовича страшные дни, когда умерли его жена и новорожденная дочь. Только много позже, когда подросли наши дети, мы стали для них устраивать праздник»[68].
Отсутствие в семье Петра Леонидовича Капицы чрезмерного «чадолюбия» подметил, правда уже намного позже, писатель Михаил Михайлович Пришвин. Заехав в гости к Капицам на дачу на Николину Гору, он в своем дневнике сравнивает собственную жену с Анной Алексеевной и 19 июня 1951 года записывает: «Обе женщины устремлены больше к мужу, чем к детям, но у Капиц это выходит по-английски, а у нас по-русски. Это и надо заметить: обычные браки бывают в смысле: брак есть могила любви, то есть что родители сами по себе в родах своих опустошаются и живут в детях. А тут они остаются друг с другом, а дети отходят в „хорошие отношения“». И 23 июля добавляет: «Семья Капицы. Жена его детей вырастила, воспитала, но это было для нее делом вторым. Первое было у нее: помогать мужу в его творчестве, главное — это его дело»[69].
Елена Леонидовна Капица написала про Анну Алексеевну: «Она ведь, что ни говори, сознательно, добровольно, с радостью отдала всю себя, всю свою жизнь служению Капице. Анна Алексеевна признавалась мне, что, наверное, была не очень хорошей матерью, ведь и интересами своих сыновей она всегда жертвовала в пользу Петра Леонидовича, говорила, что, возможно, сыновья обижались на нее за это»[70].
Клетка для профессора
3 февраля 1933 года в Кембридже торжественно открывали Мондовскую лабораторию — Mond Laboratory. По выражению Петра Леонидовича Капицы, то, «что он построил модернистское здание среди старинной готики и ее подражаний, им очень понравилось»[71].
Лабораторию передавало университету Лондонское королевское общество во главе со своим президентом Гоулендом Хопкинсом. Потому что построили ее «на проценты с 50 000 фунтов стерлингов, которые двадцать лет тому назад оставил Лондонскому королевскому обществу Dr. Ludwig Mond» — известный химик и предприниматель. Проценты составили 15 000 фунтов стерлингов. На церемонии присутствовали престарелый сын Монда — sir Robert Mond, который, опять же по выражению Петра Леонидовича, «дал монету», и внук — Lord Melchet[72]. И это все для того, чтобы Капица мог спокойно работать.
Гвоздем программы стал визит на церемонию Стэнли Болдуина — лидера Консервативной партии, уже дважды побывавшего премьер-министром Великобритании и готовящегося стать им в ближайшем будущем, и, между прочим, двоюродного брата Редьярда Киплинга. И. М. Халатников удивлялся: «Для меня до сих пор остается загадкой, почему Болдуин, который был враждебно настроен к Советскому Союзу, принял участие в церемонии открытия Мондовской лаборатории, директором которой был советский ученый. Хотя, конечно, в те годы этот политический деятель был вместе с тем и канцлером Кембриджского университета»[73].
В письме от 5 марта 1933 года Петр Леонидович описал все это своей матери Ольге Иеронимовне так:
«Потом был осмотр лаборатории. Мне в обязанность вышло показывать и объяснять, и водить Болдвина (именно так в транскрипции П. Л. Капицы. — Прим. авт.). Он не много интереса проявил, на мое счастье. Но… показывая ему замерзание водорода, я объяснил, каким таким взрывчатым веществом является смесь жидкого водорода с твердым воздухом. Что три физика уже было убито и пр. На лице его я прочел жуть…»
Петр Леонидович привел Болдуина отдохнуть от толпы в свой кабинет: «Кабинет у меня шикарный. Самый что ни на есть модернистый. Мебель из стальных труб, обтянутая ярко-красной кожей, и всё в этом стиле… Резерфорд и говорит: „Фотографы просят, чтобы мы вместе попозировали“. Но Болдвин запротестовал: „К чертовой матери их“, — говорит. Тогда Крокодил говорит: „Пойдемте чай пить“. — „Чаю я не хочу, — говорит Болдвин, — а вот если вы бы виски мне дали…“ А кроме денатурированного спирта у нас в лаборатории ничего не было»[74].
В общем, все было празднично, мило, местами нелепо, но главное — обещало широкие перспективы. Как раз в Мондовской лаборатории 19 апреля 1934 года Петр Леонидович Капица получил жидкий гелий на созданной им установке!
Елена Леонидовна Капица писала: «Полтора года спустя после этой торжественной церемонии Капица, как он это делал в каникулярное время все последние годы, отправился в отпуск на родину вместе с женой (дети остались в Англии. — Прим авт.). Петр Леонидович выехал из Кембриджа на своей машине. Он пригласил в поездку и директора УФТИ Александра Ильича Лейпунского, который при содействии Капицы был принят тогда на стажировку в Кавендишскую лабораторию»[75].
Вот как об этой поездке вспоминала Анна Алексеевна: «В конце августа 1934 года мы, как всегда, решили навестить Ольгу Иеронимовну и Леонида (старшего брата Петра Леонидовича. — Прим. авт.). На этот раз мы поехали в Россию на машине, которую незадолго до этого купили. Это была машина марки „Воксхолл“. Сначала мы погрузили ее на пароход и отправились в Берген (пароход прибыл в Берген 25 августа. — Прим. авт.) Из Бергена уже на машине мы поехали на север Норвегии и через Швецию и Финляндию добрались до Ленинграда. Это было очень красивое путешествие — мы проезжали фиорды, поднялись в горы, добрались до самых северных районов. По дороге останавливались, собирали грибы, тут же их жарили, купались в озерах. Одним словом,