за его поддержку и развитие, потому что только он вел, по его мнению, к осуществлению главной задачи социальной революции – освобождению крестьян с землей. Чтобы обеспечить себе надел земли, крестьянин в действительности был накрепко привязан к общине: выходя из нее, он терял всю недвижимость, принадлежавшую общине.
Т. Мальтус видел проблему общины в ограниченной площади пахотной земли. Если каждый член общины будет получать равный надел, рост населения начнет неуклонно уменьшать эти наделы. Герцен не беспокоился об этом: «Вследствие постоянного раздела земель общинная жизнь найдет свой естественный предел в приросте населения. Как ни серьезно на первый взгляд это возражение, чтоб его опровергнуть, достаточно указать, что России хватит земли еще на целое столетие и что через сто лет жгучий вопрос о владении и собственности будет так или иначе разрешен»[134].
Еще одна проблема общинного устройства, на которую указывали фон Гакстгаузен и Л. В. Тенгоборский, – непостоянство земельного надела: если периодически перераспределять землю между крестьянами, никто из них не станет беречь и удобрять свой временный надел, вкладывая в него всю свою энергию, а это вредно для развития сельского хозяйства. Герцен же полагал, что это меньшее из двух возможных зол: «Агрономы-любители забывают, что улучшение земледелия при западной системе владения оставляет большую часть населения без куска хлеба, и я не думаю, чтобы растущее обогащение нескольких фермеров и развитие земледелия как искусства могли бы рассматриваться даже самой агрономией как достаточное возмещение за отчаянное положение, в котором находится изголодавшийся пролетариат»[135].
При рассмотрении общины Герцена более всего интересовали ее политический потенциал и этические принципы, основанные на социальной справедливости. Экономическая роль общины Герцена интересовала слабо. Он не уделял особого внимания и другой форме коллективной организации труда – артели. Социальные функции общины Герцен считал весьма ограниченными, в частности, по его мнению, надлежащего уровня ни здравоохранения, ни образования община самостоятельно обеспечивать не могла. Размышления о путях дальнейшего развития и преобразования общины появляются уже в более поздних его работах. Если снова вернуться к особенностям словоупотребления в произведениях этого времени, то обращает на себя внимание использование мыслителем понятия «федерация». Смысл этого слова и контекст его использования в трудах после «Письма русского к Маццини» существенно отличны от таковых в более ранних работах. Специфика применения этого слова отчетливо делит вызревание герценовской федеративной теории на два периода. На то значение, какое мыслитель вкладывал в термин «федерация» в первый период, повлияло изучение им западного федерализма и русской общины. Систематизировав все встречающиеся до конца 1849 г. примеры рассуждений о федерации, можно получить следующую картину: а) федерация – антагонист централизации; б) федеративность издревле присуща общественному устройству русского народа и славян в целом; в) легитимность федеративного устройства базируется на общем согласии; г) федеративное устройство имеет характер консультативного совета (горизонтали), а не административной организации (вертикали); д) важнейшими функциями федерации являются защита от внешнего вмешательства и поддержание внутренней справедливости. И при этом ни слова не говорится именно о славянской федерации. В текстах же после 1949 г. это словосочетание становится устойчивым, а обращения к нему – постоянными.
Возможно, на такую корректировку герценовских взглядов повлияло событие осени 1849 г., упомянутое Герценом в начале письма к Мадзини, а именно – угроза войны между Россией и Турцией. Николай I потребовал у Турции выдачи четверых польских революционеров, пригрозив, если этого не произойдет, войной. Царские амбиции в данном случае мало волновали Герцена, но он увидел в вероятной войне с Османской империей колоссальную перспективу, осознавая историческую значимость Константинополя для России и для всего славянского мира. Герцен не считал царское правительство способным взять на себя задачу объединения славян, однако при условии войны с Турцией такой шанс у Петербурга мог появиться, и тогда взятие Константинополя стало бы идеальным началом создания славянской федерации. Более того, в «Письме русского к Маццини» Герцен утверждал: «Когда императорский орел возвратится на свою древнюю родину, он уже более не появится в России. Взятие Константинополя явилось бы началом новой России, началом славянской федерации, демократической и социальной»[136].
Эта точка зрения впоследствии не раз будет высказана в работах Герцена, например, в статье «Старый мир и Россия. Письма к В. Линтону» 1854 г.: «Ни Вена, город рококо-немецкий, ни Петербург, город ново-немецкий, ни Варшава, город католический, ни Москва, город только русский, – не могут претендовать на роль столицы объединенных славян. Этой столицей может стать Константинополь – Рим Восточной церкви, центр притяжения всех славяно-греков, город, окруженный славяно-эллинским населением. Германо-романские народности – это продолжение Западной империи; явится ли славянский мир продолжением Восточной империи? – Не знаю, но Константинополь убьет Петербург»[137].
В течение пяти лет, с ноября 1849 г. до начала 1854 г., эта часть теории славянской федерации оставалась практически неизменной. Однако нет оснований считать, что Герцен увлекся мечтой о Третьем Риме или новой Византийской империи: он неоднократно высказывал ненависть к «византийской» России, Константинополь был так важен для него потому, что этот город потенциально мог бы стать новой столицей славянского мира. Славянская федерация, по мысли Герцена, должна была объединить территории России, Польши, Украины, а также области, населенные западными славянами, проживавшими в Венгрии, Сербии и др. В представлении Герцена, федерация славянских народов должна была напоминать добровольный союз времен антинаполеоновской коалиции: «Славянский мир стремится к единству; это стремление обнаружилось тотчас после наполеоновского периода. Мысль о славянской федерации уже зарождалась в революционных планах Пестеля и Муравьева. Многие поляки участвовали в тогдашнем русском заговоре» [138].
Как отмечает Г. А. Малютин, «Герцен придумывает идею двух Россий: одна из них – Россия правительственная, в которой нет ничего русского и национального, и вторая Россия – народная, безгласная, податная, страдающая не меньше Польши. Поляки и русские не враги, а братья и союзники по борьбе с российским царизмом»[139].
Развитие А. И. Герценом теории славянской федерации в 1850-1860-х гг
Герцен развивал и доказывал необходимость и возможность славянской федерации в работах «О развитии революционных идей в России» и «Русский народ и социализм. Письмо к И. Мишле». В них мало говорится о практических сторонах федеративного устройства славянских земель, но несомненно то, что ведущая роль в этом объединении земель отводилась России: «Солидарность, связывающая Россию и Польшу между собою и со всем славянским миром, не может быть отвергнута; она очевидна. Еще более: вне России нет будущности для славянского мира; без России он не разовьется, он расплывается и будет поглощен германским элементом; он сделается австрийским и потеряет свою самостоятельность»[140].
Мыслитель считал, что