Читать интересную книгу Проект Омега - Джеймс Паттерсон

— Что? Клык? Нет, нет, нет, — я торопливо отнекиваюсь. — Нет. Я имею в виду, мы выросли вместе, он, скорее, мне как… брат… и все такое.

— Он ужасно симпатичный, — замечает Элла как бы невзначай. Она скинула футболку и натягивает джинсы и кофту с капюшоном.

Спины обыкновенных людей без крыльев выглядят совершенно голыми и… плоскими. Это так, наблюдение к слову.

Я все еще раздумываю, как мне на «бойфренда» реагировать, а она уже улыбается и снова тараторит:

— Но не такой симпатичный, как Шо Акерс в моем классе.

Она прыгает на кровать рядом со мной. Мы похожи на двух сестер или лучших подружек. И все это так «нормально», обыденно, обыкновенно, что в горле у меня встает комок.

— Шо удивительный! Он настоящий красавчик. Но нисколько не зазнается. — Глаза у Эллы мечтательно поднимаются к потолку. — Он меня на рождественскую дискотеку пригласил. Но я уже другому обещала. Ну, ничего, там потом весенний бал будет. — Она кокетливо повела плечами, и мы обе расхохотались.

— Давай, давай, не теряйся.

В моей книжке свиданий нет ни дискотеки, ни бала. Там, главным образом, написано: «поддать ирейзеру», «взорвать Школу», «спасти мир и человечество» и всякое такое прочее.

Но тут осторожный стук отвлек нас от размышлений о танцах и наших бойфрендах.

— Ты готова? — Эллина мама открывает дверь и смотрит на меня. И я бодро отзываюсь:

— Готова! Я всегда ко всему готова.

29

Доктор Мартинез отвезла нас в свою клинику. Прием пациентов уже кончился, персонал разошелся по домам, и она сказала, что никто не узнает, что мы там и что там делаем. Чтобы не привлекать внимания, она даже припарковалась на заднем дворе за клиникой, а не на общей парковке.

Мы входим, и она, не зажигая света, запирает за нами двери.

— Мы животных на ночь не оставляем, так что у нас даже ночного дежурного нет, — объясняет она и ведет нас в операционную.

Напомню тебе, дорогой читатель, клиника эта ветеринарная. Поэтому операционный стол предназначен для животных. Размером он приблизительно с большого сенбернара, и мои ноги с него свешиваются. Стол металлический, и спине холодно. От слишком яркого света я закрываю глаза.

Макс, я запрещаю тебе извлекать чип. — Мой внутренний Голос звучит необычно сурово.

«Давай-давай, запрещай, — устало думаю я. — Запреты со мной всегда проходят особенно успешно».

— Сначала я введу тебе валиума, чтобы ты расслабилась, — говорит доктор Мартинез и ставит мне капельницу в правую руку, ту, где нет чипа. — Еще сделаем рентген грудной клетки и возьмем анализ крови. На всякий случай, чтобы убедиться, что ты совершенно здорова.

Сам знаешь, дорогой читатель, как пахнет в поликлинике или в больнице. В результате моего малопривлекательного детства, проведенного в руках живодеров-белохалатников, у меня исключительно острая реакция на все медицинские и лабораторные запахи. Мне даже пластиковые трубочки воняют, а уж от спирта и дезинфекторов просто тошнит по-черному. Когда доктор Мартинез поставила мне капельницу, я только неимоверным усилием воли удержалась, чтобы не сорваться, не побежать прочь и не звездануть по дороге первого встречного.

Сердце бьется как сумасшедшее, дыхание сбитое и неглубокое, в глазах всполохи света. Но знаешь, дорогой читатель, как только валиум начал действовать, все как рукой сняло.

— Клево, — бормочу я в счастливом опьянении, — мне так… спокойно.

— Все хорошо, Макс, — гладит меня по плечу Элла.

— Ты все еще хочешь от него избавиться? — снова спрашивает Клык. — Если «да», гавкни один раз.

Я показываю ему язык. Мол, сам дурак.

Если повезет чуть-чуть и я избавлюсь от чипа, кто бы ни заменил ирейзеров, им нас больше не выследить. Может, даже Голос навсегда сгинет. Очень было бы неплохо от него избавиться. Не уверена, что Голос и чип как-то связаны, но полностью такой возможности я не исключаю. Он, конечно, временами давал вполне полезные советы, но я все равно не хочу никого лишнего в моей голове.

Согласись, дорогой читатель, это последнее предложение звучит абсолютно нелепо и ужасно абсурдно. Но что поделать, если это моя жизнь такая, нелепая и абсурдная.

И тут доктор Мартинез вытягивает мою «очипленную» руку и закрепляет ее на операционном столе.

30

Итак, доктор Мартинез закрепляет мне руку на операционном столе. Что повергает меня в панику. Ничего не поделаешь, инстинкт. Но — спасибо валиуму — паника быстро проходит.

Кто-то берет мою правую руку в свою, мозолистую и сильную. Клык.

— Как хорошо, что ты здесь, — язык у меня заплетается, но у меня еще достало сил сонно ему улыбнуться. Вижу, как нервно подергивается его лицо, но это неважно. — Клык, если ты рядом, все будет в порядке.

По-моему, он покраснел. Но теперь я уже больше ни в чем не уверена. Пара едва ощутимых уколов в руку все-таки заставляет меня вяло вздрогнуть:

— Больно.

— Не волнуйся. Теперь немного подождем. Это местная анестезия, — объясняет доктор Мартинез. — Она скоро подействует.

Мечтательно улыбаюсь, глядя, как у меня над головой танцуют розовые, желтые и голубые огоньки. Как это я их раньше не заметила?

— Ой, смотрите, какие огни красивые, — сонно бормочу я, чувствуя, как что-то давит мне на левую руку. Надо бы посмотреть, что там происходит. Но и эта мысль быстро растворяется в блаженном пофигизме. Как таблетка аспирина в стакане воды — одни пузырьки остались.

— Клык?

— Я здесь.

С трудом концентрирую на нем взгляд:

— Я так рада, что ты здесь…

— Хорошо-хорошо, я уже слышал.

— Не знаю, что бы я без тебя делала? — Стараюсь разглядеть его лицо. Зачем здесь этот яркий свет? Он мешает мне смотреть на Клыка.

— Не бойся. С тобой все будет в порядке.

— Не будет. — Мне вдруг становится отчетливо ясно, что ничего хорошего меня не ждет. — Клык, ты понимаешь, со мной все будет в полном беспорядке. Все будет ужасно. Абсолютно ужасно.

Мне категорически необходимо, чтобы он все это понял.

В руке опять что-то тянет. Что же это такое? Когда же Эллина мама, в конце концов, начнет делать мне операцию?

— Успокойся… расслабься… Ничего страшного. — Голос Клыка звенит, как натянутая струна. — Постарайся пока помолчать немного.

— Не нужен мне больше этот чип, понимаете, не нужен, — убеждаю я их, но слова меня не слушаются и язык едва шевелится. — Он мне вообще никогда не был нужен. Я не просила его в меня вживлять.

— Мы знаем, — говорит голос Клыка, — мы знаем. Мы его сейчас вынем.

— Только ты держи меня за руку. Не отпускай меня…

— Я держу, чувствуешь, как я тебя держу?

— Чувствую, чуссв… — и я отключаюсь. Какое-то время я совсем не понимаю, что происходит. Все, что осталось, — это теплая рука Клыка.

— У вас диван где-нибудь есть? — мне обязательно нужно знать про диван. Но каждое слово, как неподъемная гиря.

— Нет, дивана нет, — отвечает девочка Эллиным голосом, почему-то у меня из-за головы.

— Я бы очень хотела, чтобы был диван, — мечтаю я, и глаза у меня снова закрываются. — Клык, не уходи.

— Я не уйду, я здесь, рядом.

— Останься, не бросай меня.

— Куда же я без тебя.

— Клык… Клык… Клык… — меня переполняет любовь. — Клык, я тебя так люблю. Вот та-а-ак сильно люблю…

Пытаюсь широко развести руки в стороны, чтобы показать ему, как сильно я его люблю. Только руки у меня не шевелятся.

— Вот это да! — ошеломленно шепчет Клык.

— Готово, — наконец, сообщает доктор Мартинез. — Достала твой чип. Сейчас, Макс, отстегну руку, a ты подвигай-ка теперь кистью.

— Вот так? — я пошевелила пальцами, все еще зажатыми в руке Клыка.

— Не правой, левой шевели, — подсказывает он мне.

— Пожалуйста, — и я шевелю пальцами левой руки.

— Давай-давай, Макс, не ленись, — просит доктор Мартинез.

— Я и не ленюсь. Смотрите, — и я снова двигаю пальцами.

— Боже мой! — восклицает доктор Мартинез. — Что я наделала!

31

Что, дорогие, многоуважаемые читатели! Надеюсь, вас привели в восторг мои новые достижения? На такое только я способна. В один день а) пуститься в самые что ни на есть позорные и унизительные признания; б) потерять левую руку. Вернее, рука-то на месте. Но толку от нее — чуть. Она теперь болтается с чисто декоративными целями. Типа фигового листа.

Равно, как и моя гордость.

Содрогаюсь каждый раз, когда в моей мутной памяти всплывает бессвязное «я тебя так сильно лю-ю-блю-у-у!». Одного этого достаточно, чтобы гарантировать, что никакого валиума или прочей подобной дряни я больше в жизни в рот не возьму.

А доктор Мартинез просто в отчаянии. То плачет, то извиняется. Никакие мои утешения на нее не действуют: