Читать интересную книгу Как хочется счастья! (сборник) - Ирина Степановская

Я ожидал аплодисментов. Захлопала одна Присси.

– Но это все невозможно показать в рамках моей партии, – с сомнением произнесла Алла. – Это слишком тонкая трактовка образа. Может быть, она хороша для фильма или для пьесы, но для оперы…

– А что, в опере мы привыкли все показывать прямо в лоб? Думать мы уже не хотим? И заставить зрителя задуматься – тоже слишком сложно? – Я разъярился. – Мы что, уже разучились играть? Или не научились? Ну да, конечно, куда как проще напялить на ухо презерватив, в штаны вложить кукурузный початок и выставить двух женщин-соперниц, готовых жизни свои положить за одного мужика, лесбиянками. Но зачем тогда останавливаться на нашей постановке? Давайте сделаем такие же акценты, как и в классическом балете. «Лебединое озеро», например. Одетта и Одиллия танцуют обнявшись. Или «Щелкунчик». Маша любит принца, а принц – Мышиного короля. Чего уж проще? И думать не надо. Тем более, что и сам Петр Ильич тоже был… Но если вы думаете, что все это очень оригинально и принесет нашей постановке успех – вы ошибаетесь. Ни фига это никакого успеха не принесет. Подобные вещи делались не раз. Они уже всем надоели. Нет, главная моя идея в том, что Скарлетт должна выступить несправедливо наказанной за все ее добрые дела. Мало ли о чем она думала по своей глупости и легкомыслию, но делами своими она спасала. Давала жизнь, кров, деньги, еду… Разве это так мало? А все, что она хотела, – только соединиться с человеком, которого любила. А ее наказали, по-моему, слишком жестоко…

Надежда-Скарлетт вдруг вставила слово:

– Как же, Вадим Сергеевич, вы говорите, что новый взгляд на Мелани не изменит трактовку образа Скарлетт? Делая Мелани хитрой и изворотливой, вы заставляете и Скарлетт принимать удар, изворачиваться в ответ.

– Нет, дорогая Надежда Николаевна! Заманчиво было бы, конечно, представить взаимодействие Мелани и Скарлетт в виде борьбы двух офисных красавиц, но антураж не тот. Не подходит. Вам нужно просто сыграть Скарлетт наивной дурочкой. Вот она любит – и все! Хоть ее убейте! Все должны простить ее за то, что она любит. Потому что во имя этой любви она невольно сделала много хорошего.

– А я не согласен с Вадимом Сергеевичем, – вдруг обратил ко мне свою птичью башку Борис. Он даже ноги раскрутил и неожиданно сел не как обычно, развалясь, а выпрямился, как столб. – Все, что он тут нам рассказал, годится для размышлений в бложике livejournal, а не для постановки в театре. Ну как вы намерены показать зрителю, что Мелани, оказывается, большой дипломат? Как вы это представляете? Какими изобразительными средствами я должен оперировать?

– А как двигалась, разговаривала, пила чай Элеонора Рузвельт? Или Хилари Клинтон? Или Надежда Крупская? Вот так и нужно сыграть Мелани. Что-то среднее между всеми этими женщинами. Голосом сыграть. Жестами, фигурой, взглядами… Или мы боимся, что у нас это не получится?

– Получится! – выпалила Присси.

Алла молчала. Молчала и певица, исполняющая Скарлетт. Но если у Аллы вид был растерянный, то у той губы сошлись в решительную тонкую полоску.

– А я, пожалуй, поддерживаю трактовку Вадима Сергеевича, – вдруг сказала Надежда-Скарлетт и взглянула на Аллу. Но взгляд у нее был ох какой недобрый.

В случае неудачи у нее беспроигрышный вариант, подумал я. Все равно все шишки падут на меня и Мелани. Вот только если Алла ее перепоет …

Но я не хотел конфликта между исполнительницами главных партий. Скарлетт все равно будет по-прежнему на первом плане. Мне хотелось подтянуть до уровня Скарлетт Мелани. Пусть новая психологическая окраска придаст классическому и всем известному сюжету остроту.

Но все слушатели сидели с видом невеселым. Борис встал и без моего разрешения вышел из зала. Делать было нечего. Первый бой я не проиграл, но и не выиграл. Продолжим после перерыва.

– Перерыв пятнадцать минут, – объявил я. – После чего будем репетировать. Рояль готов?

– Готов, – пропищала, сложив ручки рупором, неугомонная Присси, и все разошлись.

Эта опера была моей пятой постановкой. Хорошо, когда везет в мелочах, но лучше, когда везет в главном. Удивительно, но мне повезло! Я сам не ожидал. На пятом курсе для дипломной постановки я выбрал ораторию с двумя прекрасными вокальными партиями – женской и мужской. К ним добавил еще актрису с мелодекламацией и пригласил несколько ребят для пантомимы. Ну и, само собой, хор. Мне, правда, здорово повезло. В этот год был юбилей нашего института, и на выпускные спектакли пригласили журналистов. Одной журналистке понравилась моя оратория. Я, конечно, закрепил успех – сначала пригласил ее в ресторан, а потом она приглашала меня домой. Она была очень неплохая девчонка, эта журналистка, и, по-моему, я ей тоже понравился. Вот только однажды, когда она сказала, что за прекрасную рецензию я вообще-то должен бы заплатить, но она не хочет денег, а хочет поехать со мной в отпуск, я сделал ей подарок – сводил в ювелирку, и больше не звонил. Вообще-то я думал, что она, может быть, станет мне гадить, но нет. Она просто перестала про меня писать. Позвонить, что ли, ей перед премьерой? Конечно, у меня теперь есть человек, отвечающий за пиар, но, я думаю, она не откажется прийти…

После оратории я организовал в Подмосковье несколько концертов для ветеранов. Ветераны – молодцы, написали благодарственные письма в газету. Потом меня пригласили организовать детский фестиваль на Рождество – как бы одновременно исполнение церковной католической музыки и вместе с тем – конкурсы рисунков – что-то вроде «День рождения Бога», сюда же поездки к детям-инвалидам и выступления детских ансамблей – все дети, как один, с золотистыми кудряшками и в платьицах с крылышками. Церковному начальству понравилось, впрочем, как и другой детский праздник, который я организовывал в чисто русской традиции в Коломенском. Частушки, катание на тройках, ходьба на ходулях и постановка фрагментов из «Купца Калашникова» на высоком берегу Москвы-реки в декорациях вновь возведенного терема привлекли широкое внимание не только публики, но уже и московского начальства. Впрочем, «купец Калашников» был действительно хорош. Мне самому нравился. Я сделал его кем-то вроде Риверы – был такой герой у Джека Лондона в рассказе «Мексиканец». Заманчиво вообще было одеть его в боксерские трусы или в нацистскую форму – по традициям современного театра, но я не пошел по этому простому пути. Купец был русский. Только не дюжий молодец, косая сажень в плечах, кудри до плеч и сапоги со шпорами, а худенький такой, невысокий молодой человек – так и представляешь его в курточке из магазина «Вещь», вылезающим из недорогого «Шевроле» – типичный представитель малого бизнеса. Но я все равно одел его в традиционный русский костюм. Однако трактовка образа получилась совершенно другой. Отзывы были замечательные. Меня сравнивали неприлично вообще-то даже говорить с кем. Прямо-таки молодой гений. После этого наступило короткое затишье, видно, где-то наверху крутились какие-то планеты моей судьбы, а потом раздался звонок, меня пригласили и сказали:

– Вот опера. Надо поставить так, чтобы понравилось американцам.

– А нашим? – спросил я.

– Ну, нашим само собой. Вы понимаете.

Я понял.

Естественно, я наслаждался работой над всеми своими постановками. Конечно, у них у всех был разный бюджет, но когда я ставил свой самый первый номер, бюджета у меня не имелось вообще. А впрочем, я ведь и тогда был счастлив.

Послышались звуки арпеджио, и певица, исполняющая Скарлетт, стала распеваться. Интересно, а где Алла? Что-то она сегодня подозрительно редко мне звонит. Ну и дура же она, если не понимает, какой я ей даю шанс. Впрочем, Таня, кажется, тоже меня не понимала.

Когда я увидел ее в первый раз в жизни, она бегом спускалась впереди меня по институтской лестнице и очень прямо при этом держала спину. Я еще подумал, что она, наверное, занималась балетом или гимнастикой. Как потом выяснилось, Таня шесть лет посвятила бальным танцам. И еще у нее оказался потрясающий голос – на удивление низкий и звучный, что нечасто встречается у девушек такого субтильного телосложения. Она была, как Пиаф – крошечная, худенькая и почти всегда в черном. И голос у нее такой, будто им искушает сам дьявол. Она говорила негромко и редко, больше молчала и смотрела своими удивительными синими глазами на того, кто с ней разговаривал, спокойно и чуть снисходительно – мол, я все понимаю, но что ты хочешь от меня? Из-за ее крошечного росточка и худобы, которую можно было бы назвать тщедушностью, она не пользовалась успехом у наших институтских парней, что вызывало у меня одновременно и радость и непонимание – неужели у них нет не только глаз и слуха, но и хоть какого-то предвидения? Когда я впервые услышал, как она поет – под гитару на дне рождения у кого-то из ее группы, я сразу понял – ее ждет великое будущее.