Дарья Сергеевна широким жестом, словно фокусник, расстегнул металлический замок-молнию, и указала наманикюренным пальчиком на толстенькие пачки купюр, заполнивших до отказа объёмистое нутро:
– Подъёмные, зарплата, квартальная премия… Как вы распорядились, наличными. Пришлось вчера всю выручку «Нефтепромбанка» выгрести. Поэтому купюры в пачках разного достоинства. Всего пять миллионов отечественных рублей. Будете пересчитывать? – улыбнулась она.
– Да что вы, – осклабился, в свою очередь, Клифт. – Спасибо, выручили. Деньги мне, скажу откровенно, понадобились для одной конфиденциальной сделки… не хотелось бы оставлять следов перечислениями со счёта на счёт… ну, вы меня понимаете…
– Конечно, – заговорчески подмигнула главбухша. Кому же, как не ей, в конце концов, в таких махинациях знать толк!
Клифт с деланным равнодушием подхватил сумку и небрежно пихнул под стол – подальше от любопытных глаз.
«Вот и всё», – подумал он буднично. – «Сейчас покручусь здесь для виду с пол часика, и – на вокзал. Только меня и видели!».
Отсидев это время как на иголках, он секунда в секунду надавил на кнопочку селектора, и скомандовал Гиене Львовне:
– Машину мне. Я тут отъеду по делам ненадолго…
Подхватил сумку, и, кренясь слегка на бок под тяжестью денег, покинул свой кабинет.
На выходе из здания его уже ждал чёрный джип-катафалк, и персональный водитель, Серёга, (имя он узнал давеча), предупредительно попытался подхватить саквояж.
– Ничего, своя ноша не тянет, – отмёл его попытку Клифт, и поставил сумку под передним сиденьем, себе под ноги.
– Куда едем? – со свойственной всем шоферам фамильярностью полюбопытствовал водитель.
– Давай в аэропорт! – решительно распорядился Клифт.
Возвращаться в гостиницу он вовсе не собирался. Всё, как говорится, было при нём – даже «сдёрнутые» у Лисицина с Борщёвым бумажники. Вернее, деньги, бывшие в них. Бумажники-то он, не будь дураком, давно выкинул…
«Голому собраться – только подпоясаться!», – веселился в душе Клифт. – Сейчас отошлю водилу, куплю билет на первый попавшийся рейс, лишь бы отсюда подальше, и – наше вам с кисточкой!
Свирепая машина быстро промчалась по улицам, нарушая все мыслимые правила дорожного движения, легко рассекала автомобильный поток, и вскоре оказалась на загородной автотрассе. По сторонам потянулись лесопосадки, за которыми скрывались дачные массивы и новые, элитные посёлки.
– Мы вчера в детский дом по этой дороге ехали? – полюбопытствовал у водителя Клифт.
– Так точно! – охотно отозвался тот. – Сейчас впереди поворот на право, а там километров пять – и Лебяжий плёс. Говорят, наша компания там турбазу собирается строить…
Клифт вспомнил вчерашний пир «на лоне природы», и бросил, даже для себя неожиданно:
– А ну-ка сверни!
Через четверть часа джип въехал во двор детского дома. Там как раз играла младшая ребятня. Несколько детей постарше осваивали на узком заасфальтированном пятачке подаренные нефтяниками роликовые коньки.
Заведующую Клифт углядел сразу. Она живо руководила обучением, подхватывая то одного, то другого «конькобежца» под руку, и следя, что бы он ни расквасил нос. Клифт подумал, что Елизавета Ивановна похожа на берёзку – стройная, худенькая, в этом белом, с какими-то легкомысленными цветочками платьице.
Завидя «крутую тачку», заведующая шагнула навстречу незваным гостям.
Клифт вышел из машины, и, улыбаясь глуповато, пожал протянутую руку:
– Здрас-с-сьте, Елизавета Ивановна… – и, предвосхищая возможный вопрос, добавил: – Мы с вами вчера так толком и не поговорили…
– А о чём разговаривать? – заведующая держалась подчёркнуто сухо, официально. – Мне сегодня уже предписание вручили о закрытии детского дома. А здесь, говорят, какой-то богатый нефтяник усадьбу помещичью восстановит. Уж не вы ли?
– Да никогда в жизни! – зарделся вдруг, как пацан, Клифт. – Я вообще не при делах!
– А кто тогда при делах? – язвительно заметила Елизавета Ивановна. – Восемьдесят лет детский дом здесь стоял, и никаких особых нареканий не было. А сейчас разом все навалились: и пожарники, и разные обр-сан-чёрт знает какие надзоры… Да вы поймите! – вспыхнула она, – Это же особые дети. Шансы, что их усыновят – минимальные. Все хотят умненьких да красивеньких, в крайнем случае – работящих. А эти ребята – инвалиды с детства. Им, скорее всего, до конца жизни по специнтернатам для умственно неполноценных жить предстоит. А тут ещё вы детство у них отнимаете…
– Их, говорят, в другие учреждения переведут… – будто оправдываясь, вставил несмело Клифт.
– Да нельзя их никуда переводить! Это для них такой стресс, такая трагедия! Они здесь адаптированы по максимуму… Когда их по достижении восемнадцати лет забирают, у меня сердце кровью обливается. А эти… Они ж несмышлёныши совсем!
Клифт пошарил в кармане пиджака, достал сигареты.
– На территории детского дома курить запрещается! – отчеканила Елизавета Ивановна.
Клифт указал на тропинку, ныряющую через калитку в заборе из сетки «рабица» в пойменный лес:
– Прогуляемся?
Вековые дубы, смыкаясь над головами, создавали здесь тень и прохладу. Из-за близости реки тропинка влажно пружинила под ногой. Стрекотала скандально потревоженная кем-то сорока.
– Сколько денег нужно, что бы исправить все выявленные этими проверяльщиками нарушения? – деловым тоном осведомился Клифт.
– Три миллиона рублей. Минимум. Но таких денег никто нам не даст, – понурясь, призналась Елизавета Ивановна.
Клифт в три затяжки высосал сигарету, старательно раздавил каблуком окурок, легонько тронул заведующую за плечико:
– Пойдёмте…
Вернувшись во двор, он свистнул водителю, старательно елозившему тряпкой по лобовому стеклу:
– Серёга! Тащи сюда мою сумку.
Когда тот подошёл, с заметным напрягом волоча саквояж, передумал:
– Поставь её вон там, на крылечке.
И когда шофёр отошел, шепнул Елизавете Ивановне:
– Там пять миллионов рублей. Наличкой. Берите, и тратьте на всё что нужно.
Та потеряла на мгновенье дар речи, а потом залепетала сбивчиво:
– Ой, а как же… Спасибо… Я прямо не знаю…
А потом порывисто обняла Клифта и звучно чмокнула его в щёку.
– Да ладно… Ничего… Не обеднеем… – конфузливо пробормотал тот, и рванул дверцу джипа, скомандовав вернувшемуся шофёру:
– Поехали!
– В аэропорт? – живо осведомился тот.
– Нет. Не в этот раз. Давая назад, в контору.
Хмыкнув каким-то своим мыслям, отвернулся, и всю дорогу смотрел в боковое окно.
14
Пришлось Клифту задержаться в компании ещё на какое-то время. Жил он здесь как при коммунизме, на полном бесплатном обеспечении. В гостинице его кормили, переодевали каждый день в чистое бельё и рубашку, и денег не спрашивали. Костюмы, туфли – как в магазине, рядами висят да стоят, подходи, выбирай. Куда торопиться? Глядишь, ещё деньжат подгонят, тогда и рванёт…
Удивительно, но только здесь, мотаясь по буровым, он впервые осознал по-настоящему значение слова «воля».
У зеков оно означало всё, что находилось по внешнюю сторону забора, опутанного колючей проволокой и спиралями «егозы», с вышками по углам периметра.
Но оказалось, что воля – это когда горизонт перед тобой – на сотни километров вокруг, но и там, где рыжая, выжженная палящим зноем степь сливается с белесым, безоблачным небом, пространство вовсе не сворачивается, не кончается, а тянется на юг, как объяснили здешние старожилы, через Казахстан до Монголии и Китая. И ты, в принципе, можешь, если появится такое желание, отправится в путь по этой огромной, воистину бескрайней степи, где редки людские поселения, и гуляет лишь тугой, жаркий полуденный ветер, шевеля реликтовый ковыль и спелые колосья налитой солнцем пшеницы.
Будучи по происхождению горожанином, Клифт, конечно, знал, что не на деревьях булки растут, что хлеб растят крестьяне, но представлялись они ему разве что по фильмам Шукшина да редким теперь кадрам телевизионной хроники, и казались если не простодушными недоумками, то уж недотёпами-неудачниками точно. И то – станет ли современный «продвинутый» человек ломить всю жизнь, без роздыха, выходных и праздничных дней, по колено в навозе, по локти в грязи, получая за свой труд столько, что бы только не сдохнуть с голоду, и опять – из года в год, пахать, сеять, убирать, выгребать да таскать…
Здесь, в целинных краях, степь, насколько хватало глаз, была словно позолотой покрыта – то сияла под солнцем поспевающая пшеница. Однако то там, то сям на этом переливающемся под ветром янтарном, светом напоённом, море, грязными пятнами выделялись делянки с буровыми качалками-вышками. К ним, взрезая поля, тянулись грунтовые, убитые в распутицу дороги с глубокими, как раны, разъезженными колеями, оставшимися от тяжёлых КАМазов-бойлеров. Земля вокруг буровых была мёртвой, пропитанной маслянистой нефтью, с содранным безжалостно до самой глины чернозёмным слоем, где ничего живое не сможет произрастать на века.