Когда это я так поддавался эмоциям? Резко не хватает воспоминаний, когда чувства душат. Кем была мне эта девочка? Произошедшее настолько разнится с ожидаемым, что не сразу осознаю себя в одиночестве.
Что. Я. Натворил. Словно сам себе вырвал сердце из груди. Ее надо остановить.
Мое осознание заняло какое-то время, не больше двух минут, а я уже не могу ее найти! Так это и есть тот самый щит, о котором она говорила? Ранее хотя бы мало-мальски ее ауру ощущать позволяла наша связь, теперь же мешает…
Она не желает меня видеть. Связь нашу перекрыла, не позволяя телепортироваться к ней, пока она где-то поблизости.
Выругался, пускаясь на бег, хаотично оглядываясь в густом лесу. Куда подевалась? Где искать? Как назло, девчонка слишком легкая, чтобы оставлять следы на каменной твердости корней многовековых деревьев, а умчалась, наверняка, перескакивая по ним.
— Боги, Ая! — крикнул, наплевав на тишину, тем самым спугнув птиц, ютящихся на ветвях деревьев.
Она не могла далеко уйти!
Рвущаяся из глубины магия ревела, выжигала изнутри, ненавидя меня, готовая глотку мне перегрызть за непростительный шаг. Сам только сейчас в полной мере начал понимать, что сотворил. Боги, девочка, как же теперь тебе объяснить, что я хотел совсем не этого?
Впиваясь пальцами в кожу головы, с болью оттягивая волосы, закрыл глаза, выравнивая глубокое дыхание. Она где-то рядом, пусть не магией, я найду ее и так.
Лес на мгновение погрузился в тишину. Шелест листьев пропал, птицы затерялись где-то далеко, ветер затих, позволяя мне уловить едва слышимый, почти ускользающий шорох ее торопливых шагов. Попалась.
Чувствуя легкое покалывание на кончиках пальцев, прислушиваясь к часто бьющемуся сердцу, теперь уже с нетерпением разбежался, чтобы запрыгнуть на особо примечательную ветку могучего дерева, и продолжить свое преследование оттуда, где она точно меня не ожидает и не сможет засечь.
Вот ты, моя ведьмочка. И в этот самый момент, когда я готов сделать последний рывок, чтобы схватить свою беглянку… мою добычу уводят из-под носа, вынуждая меня затаиться.
12. Простреленное сердце
12. Простреленное сердце
— Ты снова забыл⁈ Что за нелепые оправдания? Это наш ребенок! — мамина холодная ярость смотрелась пугающе, со мной она никогда не обращалась таким тоном, даже если сильно уставала после работы. — Я же просила тебя: забери ее сегодня. Почему мне звонят из садика перед закрытием⁈
— Я не смог! — отец в сердцах пнул стул, на котором сидела кошка. Та быстро спрыгнула и прошмыгнула под диван, на котором тихо сидела я, полностью накрытая своим медвежонком, который папа подарил мне на день рождения. Кошку Люся зовут, она тети, что нам здесь жить разрешает. — Я тоже занят, Анжела!
— Чем? — видимо, маму аргумент не удивил.
Ее расставленные руки в бока и холодный испытывающий взгляд явно нервировали папу. Папа снова не пришел за мной в садик, но он был очень занят. В последнее время он часто ругается с мамой, наверно, тоже на работе устает. Зато папа принес конфеты!
— Тем же, чем и ты, — бросает он через плечо, подходя ко мне, с улыбкой вороша волосы на моей макушке. Улыбаюсь ему широко — папа разрешил не есть кашу с котлетой после конфет, чем маму сильно расстроил. Я маму люблю, но каша невкусная. — У меня было много работы. Сейчас много заказов. Без меня никуда!
— Может, хватит?
— Что? — папа оборачивается, резко спросив у мамы. Он злится. Не хочу, чтобы злился. Хватаю его за палец, чтобы привлечь внимание, только он вырывает руку, отходя к окну.
— Ты там уже неделю не работаешь, — спокойно сказала мама. Она так же со мной разговаривает, если откуда-то узнает, что я в садике кушать не стала. А я запеканку не люблю! Она несладкая совсем, бе-е.
Папа молчит. Откуда мама все знает?
— Если у тебя появилось свободное время, — мамочка снова такая спокойная. Даже от папы отвернулась, потеряв интерес. — Мог бы и забрать Аю.
Папа удивился. Вон глаза какие большие. А у меня слипаются. Скоро мы спать будем? В этой квартирке тесно, раньше мы диван расстелем и вместе спим, а теперь папа спит отдельно. Иногда даже не дома, наверно потому что раскладушка скрипит сильно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— В самом деле! — папа громко говорит, а мамочка мне улыбается, не смотря ни на что. — Ей уже пять! Могла бы и сама, должна же уже запомнить дорогу, по которой ходит домой.
Мамочка возмущенно на папу посмотрела:
— Ты в своем уме? — мишка улетает из моих рук, а мама садится рядом, прижимая к своей груди. Теплая, так хорошо. — Вот именно, что ей пять! Ты знаешь, мне иногда кажется, что тебя волки вырастили.
— Я бы попросил о моих родителях…!
— Тогда я искренне недоумеваю, как так вышло, что ты не знаешь, что в нашем мире происходит. Она может банально заблудиться, испугаться собаки, дороги, в конце концов… детей воруют!
— Да кому она…! — папа осекся, глянув на меня, под тяжелое дыхание мамы.
Ненадолго родители замолчали, я почти уснула, пригревшись на груди у мамы.
— Скажи, о нас уже речи нет, она для тебя еще что-то значит? — тихий голос, но я все еще слышу. А мама про что?
Папа рычит, проносится мимо, бросая напоследок, прежде чем хлопнуть входной дверью:
— Ребенок не должен быть обузой. Не можешь проследить, нечего было заводить. Ты же мать.
Звенящая тишина затягивается. Я неловко выпрямляюсь на руках, чтобы посмотреть на маму, но не могу отчетливо вспомнить ее лица.
— А куда папа пошел? — а потом вспоминаю, что важнее: — Мам, а что такое обуза?
* * *
Замурованное в закромах памяти обожгло душу, заставляя закусить губу, чтобы не застонать от боли. Этого еще не хватало. Можно подумать, и так тошно не было. Хотелось спрятаться, лицо в колени уткнуть и перетерпеть непрошенные слезы. Я сильная! Только бы подальше… Так вот, кто я теперь для него. Вот уж, правда, больнее всех жалят самые близкие.
Цепкие руки Деаса, внезапно впившиеся мне в плечи, сильно резонировали с моим желанием. Даже не заметив его сразу, не сумела испугаться, сжираемая лишь слепой разъедающей душу раной. Кажется, выстрел в упор — и то меньше неприятных ощущений. Зажмурившись, упрямо не показывая слез, стоящих в глазах, я сцепила зубы, молча терпя ощутимую тряску друга.
— Сахарок, да что с тобой⁈ — расширились в недоумении янтарные очи друга, искренне забеспокоившегося за меня и задающего уже не первый вопрос. — Что произошло?
— Он ничего не помнит, — не сумев больше сдерживаться, плотину прорвало. Так и не открыв глаз, я содрогалась от плача, совершенно не облегчающего душевные терзания.
На миг растерявшийся волк, недолго думая, прижал меня к себе, активно поглаживая своей большой лапищей голову и спину:
— Так он же ж вроде… Мы ж выяснили уже… — как и большинство мужчин, серый понятия не имел, как успокаивать женские слезы, но и я остановиться уже не могла.
— Теперь я для него обуза! Помеха в жизни, свалившаяся на голову, — словно ноги не удержали, опала на колени, даже не пытаясь зацепиться за руки оборотня. — Мне казалось, что он что-то чувствует. Думала, проклятье стерло его память, но чувств не тронуло. Как же я ошиблась. Я больше не нужна ему, Деас…
— Это он так сказал? — вскинулся друг, на пальцах которого мгновенно отросли когти, не нарочно впившиеся в мою куртку. — Демоново отродье! Я его убью! Хочешь⁈
— Не надо! Фаль ни в чем не виноват, — он пострадал из-за меня. — Не надо…
Изо всех сил стараясь унять плач и дрожь, проигрывала по всем фронтам. Произнесенное вслух ледяной водой окатило, смыв розовые очки, в которых я все еще надеялась, что у меня что-то получится и Фаль придет в себя.
Дура! Ты не маг, чтобы снимать проклятья столь сильного жреца, как Саверий, и ничего из себя не представляешь, чтобы заставить его снова влюбиться, считай, с первого взгляда — ни ослепительной красоты, ни кристально-чистой души, ни харизмы. Следует благодарить богов, что самому Фалю это никакого вреда не причинило.