Он бросает свой вызов лихой.
Был он горд. Подаянья не клянчил,
Презирая хулу и молву.
И бессмертную удаль казачью
Он вдохнул в мертвый город — Москву.
Чтобы мы над стихом не уснули,
Саблей вострой он тишь разрубил.
И поэзии дремлющий улей
По-медвежьи он разворотил.
В дрожь бросает его полыханье!
Брат он песне и враг палачу.
И мне чудится, что на прощанье
Он похлопал меня по плечу.
Так похлопал, что мне — не до смеха.
Так похлопал, что в пику зиме
Раздается кубанское эхо
На родимой смоленской земле!
О, войной опаленное детство!
О, слепящая русская синь!
Он оставил нам бездну в наследство —
Ту, которую в сердце носил...
25 ноября 2003 года,
Смоленск
Александр ЛЕВИН “УХОДЯТ В ЗЕМЛЮ СТАРЫЕ ДОМА...” Стихи и переводы с эстонского
Александр Левин (1936-1990) — известный в Эстонии врач-кардиолог. Первые стихи были опубликованы в 1964 году. Ведущий переводчик современной эстонской поэзии.
РЕВЕЛЬСКИЕ ТРЕВОГИ
I. СТАРЫЕ ДОМА
Уходят в землю старые дома.
Заметили, как улица садится?
Дверям на мостовую не открыться.
Нет разницы — провинция, столица,
особенно, которая стара.
Разбух годов асфальтовый прилив,
похлеще Невского — уже тебе не схлынет.
Еще каких-нибудь полвека минет,
добра не посулив...
Пиши, историк, строгие тома.
Врастают в землю старые дома.
Да и куда же им еще врастать?
Земля их родила, она и скроет,
подслеповатый глаз прикроет
и в караул прикажет встать.
Потом потомок грейдером пройдет
и новый слой культуры наведет.
II. УЛИЦА ДОМСКОГО КОРОЛЯ
Улица Домского короля? — О-ля-ля!..
Выдумка шутника или враля,
полная, в сущности, ерунда,
ибо, видите ли, дело в том,
что никакой король ни-ко-гда
не обживал себе этот дом.
В лучшем случае, как ревизор,
наведывался он в ревальский двор,
или какой-нибудь свейский гонец
своему величественному ворчуну,
предвидя воинскому походу конец,
ночлег подыскивал и корчму.
Даже этот — двенадцатый Карл,
крут был, с карты большой играл,
на щите побывал, со щитом,
но и он возвратился домой.
Снова ревальский Дом ни при чем
по традиции редкой такой.
Ну а улица Домского короля? — О ля-ля!..
Видно, общего удовольствия для
магистрат обозначил маршрут:
из ворот вверх на холм, вниз под холм,
то придут короли, то уйдут
в славный город заморский Стокгольм.
ВМЕСТО ЭЛЕГИИ
Т.Н.
Как две капли дождя,
ты похожа опять на меня...
Как вчера и как завтра. Слетаем
с высоты, точно листья дрожа.
Дни спешат на убой, семеня.
И какой-никакой, но покой обретаем.
А не будь высоты,
мы б не ведали сходства вовек.
Всё бы шло, как всегда, —
от худого и смутного века.
Одиноко бы стыл
не смежающий тягостных век
одноверец несчастный,
балда, пустоцвет, неумеха.
Поглядим погодя,
о непрожитом дне не тужа.
А душа старомодно осанку поправит,
не так ли?
Как две капли дождя,
ты похожа опять на меня,
заоконные,
долго
и плотно
летящие капли.
Не покой — непокой
гиблым делом нам послан с тобой —
о друзьях, о душе,
о стеснении вдоха.
Говорят — а на кой?
Говорят — ты нам песню не пой!
Говорят — такая эпоха…
Плотный дождь в октябре
на продутом ветрами дворе.
СЕНТЯБРЬСКИЙ незаконченный сонет
Когда придет мгновенье — на века
уйти, уйду в траву, где розовеет
как бы в смущенье рыжика щека,
и можжевельник дело разумеет.
И прорастет трава наверняка —
на то и рост — сквозь душу,
задубеет,
неся печать объятия, рука,
и папоротник древний подобреет.
Ау, мои леса и перелески,
льняные всплески волн, щепоть песка,
твои цветы, мой друг, — они прелестны.
И пусть печаль не будет высока,
не выше, чем плечо и чем щека...
***
Тащился поезд к Рождеству
в провинцию к любимой тетке;
счищали, шаркая, метелки
дань, отданную естеству;
мело опять по кромке темной,
и ставни хлопали ко сну.
А поутру — еловый дух
дразнил знакомо наши ноздри,
и кто-то в дверь стучал ех поstris,
и предлагал одно из двух
нехитрых дел, когда Сочельник
уже заглядывал во двор:
или прогулку в дальний ельник,
или душевный разговор...
Не то чтоб нынче мы не в силах
к тому окошку подойти...
Не те плоды земля носила,
и патриархов не найти.
Из Мари ВАЛЛИСОО
САД
Явился май. Сошла душа с ума.
Зацвел твой сад, меня опять страша,
что от того запутанного сна
проснусь в ночи, от холода дрожа,
помчусь дыханием согреть
не весь твой сад, хотя бы треть.
Сирень найду, к себе пригну,
лишь за ограду рук не дотяну
туда, где куст черемухи цветет.
Ночной мороз ее и приберет,
и в дом навек войдет моя вина —
порою соловьиной,
что ни год,
птиц верных пара
явится одна,
покружится, поищет, не совьёт.
***
Лишь лампе было всё равно,
что распадался свет на части.
Боялся шкаф, ему давно
не по душе стихи о счастье.
И раз поняв, оскорблена,
душа во мне заледенела.
Тогда открылся шкаф — со дна
бельё, настирано и бело,
рубашек глаженую стопку
явил на свет. Но мне невмочь
смотреть, прости меня, на это.
Бери-ка всё. Неси-ка прочь.