Читать интересную книгу "Девушка с кувшином молока - Маттиас Роземонд"

охали да ахали, потому она велела перевесить ее над буфетом в гостиной – подальше от глаз. И тем не менее там ровно то же самое: девица, клиент, сводня. Полотно называют жемчужиной традиционной голландской жанровой сцены, соответствующей высокой морали, в то время как мою картину назвали скабрезной и смешали с грязью. Собратья по цеху, которые раньше приветствовали меня на улице, теперь отворачиваются. Знать злобно перешептывается, едва меня завидев. Что ж, Делфту нужен козел отпущения, к тому же новоявленный католик.

Интересно, случайно ли вышло, что я копировал именно ту картину в день, когда встретил Кат впервые после нашего короткого знакомства на льду? Дело было мрачным субботним утром в сырой мастерской господина Брамера на Коорнмаркт. Встреча не была такой уж неожиданной, потому что, после того как она привязала мне конек, я кое-что разузнал о семействе Тинс. Они собирали искусство и были католиками, как Брамер. В Делфте католиков наперечет, так что я заранее осведомился у художника, знаком ли он с этим семейством. Выяснилось, что знаком.

Мастерскую Брамера я вспоминаю с неохотой. Там стояла такая вонь, причем я не мог сообразить, от чего именно. Не иначе как где-то под половицей крыса издохла, а сам Брамер с его постоянной простудой давно нюх потерял и ничего не замечал, хотя запах перебивал даже привычные ароматы скипидара и лака.

Насколько мне помнится, Мария Тинс зашла забрать заказ, и Брамер обратил ее внимание на то, что мы работаем над утрехтским полотном. Мы – это трое прилежных учеников, что занимались у него по субботам. Мы должны были воспроизвести все в мельчайших деталях. Для меня до сих пор остается загадкой, почему Брамер выбрал именно ту картину в качестве образца. В те времена она ничего для меня не значила, да и с чего бы? Моей задачей было повторить мазок за мазком, цвет за цветом, а все остальное – дело десятое. Мы впервые использовали синий, и у меня просто дух захватывало. Даже если бы меня спросили, я бы вряд ли ответил, что именно там изображено. Девушка играла на лютне, но голова ее была занята явно не музыкой, вот и все, что я мог бы сказать. Старуху, на мой взгляд, можно было и не писать, слишком она страшная. Ей платили монету, но за что – я понятия не имел. Стоит сказать, что в те времена мой отец был еще жив и «Мехелен» являлся вполне приличной гостиницей.

– Вы только посмотрите на ее позу, – восхищался Брамер, брызгая слюной. – Вы только посмотрите, как меняется цвет! – Будто слов было недостаточно, он повторял позу и тыкал пальцами во все достойные внимания детали одновременно. Учитель так отчаянно к нам взывал, что мы совсем растерялись, куда смотреть – на него или на картину.

Вскоре я наверстал упущенное – сошелся с парнями, которые живо объяснили мне, чем продажные девицы зарабатывают на жизнь. Они водили меня переулками, где девушки стояли полураздетыми, словно на улице лето. Мужчины, сунув руки в карманы, прогуливались мимо них с таким видом, будто забрели туда случайно. Мы подзуживали друг друга: смотри, смотри, еще один зашел! Поспешно хлопала дверь. До меня стало доходить, что происходит между мужчиной и женщиной. Гораздо позже – по этому случаю я даже купил малиновый берет, – когда я зашел к Кат и заново рассмотрел полотно, я понял, что многое упустил в годы невинной юности. Трудно было охватить разумом, что Брамер написал нечто столь сомнительное на пути к вершинам мастерства. Помнится, парнишка по имени Крайн, который вместе со мной посещал уроки, предположил, что Марию Тинс гораздо больше интересовал сам Брамер, чем все его полотна, вместе взятые. Тогда я содрогнулся от отвращения и поспешил забыть эти слова. Уже в те годы Мария Тинс представлялась мне старой ведьмой, точь-в-точь такой же, как и на полотне Ван Бабюрена.

В любом случае теща меня очень разочаровала. В голове не укладывалось, что строгая католичка, которой ее считают, – а ведь половина Делфта уверена, что она день-деньской только и делает, что отгоняет грехи от порога, размахивая крестом и чесноком, – повесила такую сомнительную картину между образами святых и Девы Марии, словно приглашала в гости дьявола.

Когда Кат услышала, как я ворчу, возразила, что картину следует воспринимать как предупреждение. Как по мне, весьма сомнительно, почему тогда столько похоти на лицах и почему груди девушки так и норовят выскользнуть из платья?

Я парировал, что в этом случае лучше было бы повесить на стену пару библейских виршей, – вышло бы куда доходчивее. Кат промолчала. В то время наши отношения еще находились на том этапе, когда она избегала со мной спорить. Я не то чтобы нарочно искал, к чему прицепиться, просто пытался выяснить, почему она считает, что католицизм – более чистая религия. Вспоминая те дни сейчас, прихожу к выводу, что лучшими нашими с ней минутами были те, когда мы оба умолкали после пикировки. Например, когда лежали на мшистой земле, глядя вверх, и ветви деревьев покачивались на ветру над нами, и ничего нам было не нужно, только этот ветер, этот вид и легкое касание рук.

По злой иронии судьбы, стоило Кат переехать ко мне, как моя мать, чтобы свести концы с концами, согласилась закрыть глаза и отдать комнаты на верхних этажах как раз под те самые услуги, против которых предостерегал господин Ван Бабюрен.

Конечно, возлагать вину на утрехтского живописца было бы чересчур, однако думаю, что без его влияния мысль написать собственную сцену из жизни борделя даже не пришла бы мне в голову.

Возвращаясь к той субботе: за окном кружил снег, работа была окончена, и настало время разбора полетов – у кого видны мазки, кому удалось сделать позу более естественной, кто лучше всех воспроизвел цвета, кому удалось заставить работать тени. Неожиданно я услышал позади знакомый высокий голос – та девушка, которая помогла мне на катке, которую я по утрам порой видел на рынке, которая по четвергам ходила за покупками вместе с матерью, которую мои глаза всегда искали повсюду и которая являлась ко мне в снах с таким блестящим взглядом, словно у нее начинался жар. Моя девушка!

Однажды я встал в очереди за мясом прямо позади нее. Я надеялся, что она меня заметит, и слегка выпятил грудь, но, вместо того чтобы разглядывать других покупателей, она вдруг нырнула носом в свою корзину, словно испугалась, что оставила кошелек дома. Это сыграло бы мне на руку и