– Старший лейтенант Дрянькин! Поверните роту и пройдите, как положено.
– Р'ота! Кр'угом! Бегом мар'ш!
Еле подвигая ноги, солдаты отошли на несколько метров.
– Р'ота! Р'авняйсь! Смир'но! Шагооооом ар'ш!! – выкрикнул ротный, стоя впереди строя подразделения.
Солдаты начали не очень ровное движение, толкая друг друга в спины.
– Р'ота! Смир'но! Р'авнение на-пр'аво!! – скомандовал командир и начал единственный из всего строя чеканить шаг, поедая глазами комполка.
Рота, не сильно усилив шаг, шла мимо подполковника.
– Тааак, – протянул командир полка. – Дрянькин, ко мне. Бугаев, повторите… это был учебный заезд.
Бугаев развернул роту, заставив солдат отбежать на десяток метров. Сержанты начали показывать солдатам кулаки, поднимая остатки их боевого духа обещанием будущих ночных неприятностей. Под командованием замстаршины третья мотострелковая рота прошла как на параде на Красной Площади, чеканя шаг, как один человек, гордо повернув головы в сторону офицеров.
– Нда… – задумчиво сказал подполковник. – Понятно. Бугаев, уводи роту. Дрянькин, останься. Нам надо серьезно поговорить.
Через десять минут ротный строил роту в казарме. Солдаты вставали медленно и не торопясь.
– Р'ота, – обратился старлей к солдатам, врожденно картавя. -
Сегодня мое пр'иказание было похер'ено.
– Опять похер'ено, – крикнул негромко кто-то из солдат, передразнивая картавость.
– Что?! – опешил старлей.
О такой наглости в полку не слышали. Командир роты мог иметь конфликты с младшими по званию, но ниже сержантов это никогда не опускалось. Чтобы солдат-первогодок ляпнул такое на общем построении роты – это был верх хамства.
– Кто сказал?! Кто?!
Тишина была ему ответом.
– В чьем взводе был выкрик?
Сержанты, дружно поднимая удивленно плечи, поддержали солдата молчанием.
– Я накажу. Я всех накажу, – пообещал старлей и вышел из расположения роты. – Вот вернусь с офицерских учений и накажу. Всех!
– Нам бы ваш опыт, – грустно сказал вечером в сушилке один из курсантов на пояснения сержантов о происшедшем. – Наши знания и ваш опыт – неоценимы.
– Если ты комвзвода, – начал Бугаев, – то замок для тебя брат и друг. А если ротный пытается "опустить" сержантов учебной роты, то он остается один. Понимаешь? Просто один.
– А другие офицеры?
– Они в роте как на работе, – ответил я, – а сержант с утра и до утра. Двадцать четыре часа в сутки. Ротный должен сержантов холить и лелеять. А он… Как он с сержантами, так и рота с ним. Ведь даже старший по званию не сможет ничего сделать. Костин как-то построил этих "духов", спросил, кто из них музыкант и потом заставил тащить пианино из подвала на третий этаж… пианист хренов. Потыркал пальцами, потыркал. Оно расстроенное. Ужас, а не звук. Неделю над всеми издевался, зараза.
– И?
– Чего "и"? Он уехал на учения, мы тех же музыкантов построили и спустили это пианино… на хрен. Так спустили, что поднимать больше нечего было.
– А чего майор? Ничего не сделал?
– Сделал. Он три наших гитары расколотил. Отсюда из сушилки и вышвырнул. Одна так красиво летела… через все расположение… музыкант, блин. И причину выдумал, мол, запрещено хранить гитары в неположенном месте… урод.
Послушав еще минут пятнадцать о тяжестях сержантской жизни и, как дежурный по роте, посоветовав всем идти спать, так как офицеры точно перед учениями появятся раньше времени в роте, я пошел в штаб батальона.
– Кто там? – раздался за дверью голос Назарчука.
– Свои, открывай.
– Свои в такую погоду дома сидят, телевизор смотрят, – процитировал писарь, открывая мне дверь.
– Быстро ты освоился, Андрюха. Быстро. Кофе налей дежурному по роте.
– У нас самообслуживание, – и писарь протянул мне чайник и кофе.
– Мы только что вскипятили. У нас работы "выше крыши". На завтра: карту комбату рисовать, замполиту, зампотеху и четыре ротным…
Зашиваемся.
– Я порядок наведу – могу прийти помочь.
– Давай. Виталька не может – ему журнал писать надо. А этот журнал…
Закончить Андрей не успел, как в дверь сильно постучали.
– Открывай, – голос Салюткина был высокий и громкий.
– Тссс, – показал мне палец Андрей. – Сейчас доколупываться начнет.
– Я дежурный по роте – выйти должен.
– Ты откроешь, а он меня сожрет.
– А так меня.
– Открывай!! – стук за дверью усилился. – Дневальный. Стой и долби ногой!
Стук стал менее сильным, но методичным.
– Открывай, козел! Я знаю, что ты там. Назарчук, гавнюк, открывай!
Андрей вдруг встал. Взял со стола пилотку. Подошел к двери. Одел головной убор на голову, выровняв звездочку. Поправил гимнастерку и, приложив руку к головному убору, внятно и громко произнес:
– Товарищ гвардии лейтенант, идите нах!
Сенеда хохотал так, что я начал уже беспокоиться за стекла на окнах. Доцейко вторил ему тонким смехом, да и я не мог удержаться.
– Открывай!!! – затарабанил очень громко Салюткин. – Дневальный, где дежурный по роте?
– Ууу… – понял я, что открывать придется. – Андрюш, у меня выбора нет.
– Ну, смотри…
Я открыл дверь.
– Кофе пьем? А кто службу тащить будет? – с порога налетел на меня Салюткин, держа в руках какие-то листы.
– Кофе службе помогает, товарищ лейтенант.
– Помогает? А сейчас увидим. Назарчук, кто я тебе? Кто, я тебя спрашиваю?
– Командир.
– А ты меня нах послал?
– У меня был приказ от комбата.
– Тебе комбат приказал послать меня нах? Врешь!!
– Комбат приказал посылать всех, кроме начальника штаба полка и выше. Вы, товарищ лейтенант, еще не начальник штаба полка.
– А кто я?
– Взводный.
– Правильно. Твой, блин, непосредственный командир. Твоего гребанного взвода. И вот я, как командир, тебе приказываю: нарисовать мне к утру карту. Она маленькая, всего четыре листа. Это тебе не комбата в двадцать…
– Я не успею, – попятился писарь.
– Что значит, не успею? Тебе ТВОЙ командир приказал. Это
ПОСЛЕДНИЙ приказ. И ты обязан его выполнить. Вот карта, и не дай Бог я утром узнаю, что ты не сделал. Сгною в нарядах.
Салюткин гордо повернулся и вышел.
– Дежурный, – услышал я его крик из коридора. – Почему не спят в роте?
Я вышел в расположение роты. Салюткин уже приближался к выходу, не обращая на меня никакого внимания.
Всю ночь писари резали, клеили, писали на картах надписи и наносили стрелки предполагаемого теоретического боя. Я, увидев, что порядок более-менее имеет место быть, пошел к ним в комнату. В начале пятого все изрядно подустали.
– Что за дурь, – бурчал Доцейко. – Все в армии "к утру", "к вечеру" или "к понедельнику". Ну, почему нельзя было карты выдать заранее?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});