— Та девушка? — помогаю я.
— Ну да, та самая, — обрадованно соглашается он.
— Та самая из общежития? — уже по-настоящему ошарашиваю его.
После долгой паузы он наконец сказал, что не знает никакого общежития. Его уже начали мучить сомнения. Эх, если б не Гурин!
— А девушка та в мужских брюках ходит, а? — насмешливо спрашивает Рат.
— Не знаю, ничего не знаю, — в раздражении Мамонов не напоминает прежнего: спокойного, уверенного в себе, — и никакой девушки не знаю, и ночевал на вокзале, и признался во всем, чего еще хотите!
Рат протягивает ему пачку сигарет, хлопает по плечу:
— Ну чего обижаешься? Нам же вещи найти надо. Умеет он ладить с людьми, ничего не скажешь. Его дружелюбная откровенность обескураживает Мамонова.
— Да я ничего… понятное дело… мне воровать, вам искать. Только я ведь больше ничего не скажу… Одним словом, каждый за себя отвечает… такое у меня понятие.
— Понимаем, что ничего не скажешь, иначе бы вокруг да около не крутили… — Рат подмигивает Мамонову, — а прямо бы спросили, как его фамилия и кем в общежитии работает?
— Ну вот, опять… — Мамонов устало машет рукой.
Асад-заде забирает Мамонова в свою комнату, ему еще писать и писать.
— А ведь он уверен, что так ничего и не сказал нам, — смеясь, говорит Рат.
— Да, нелепо получается.
— Что нелепо?
— Нелепо, что путь к правде иногда указывает ложь.
— Тебя по понедельникам всегда на философию тянет. Я это давно заметил. Мне не жалко, только сегодня не стоит, потому что хороший понедельник. А насчет общежития никаких данных у нас нет. Придется…
Я киваю:
— “Топ, топ, топает малыш…” Все ясно, отправляюсь.
В дверях сталкиваюсь с Гуриным.
— Хотел пораньше, ничего не вышло, — сообщает он, пожимая руки и решительно раздеваясь.
Мы про него забыли, а он после поимки Мамонова уже не отстанет надолго. Это ведь как удачно у него получилось: пришел, увидел, победил.
— Давайте планировать дальнейшие мероприятия. Я уже кое-что набросал. — От него так и пышет бодростью. — Вы тоже присаживайтесь. Некоторые пункты Кунгаров, по-видимому, возложит на вас.
Я продолжаю топтаться на месте, выжидательно посматривая на Рата.
— Он в общежитие должен…
— Пойдет немного позже. Или не терпит отлагательства?
— Нет, почему же, — мнется Рат.
— Вот и хорошо. Это же на пользу делу, что за работа без плана?
Кураторы-дилетанты всегда говорят правильные вещи, в этом, вероятно, секрет их живучести.
Примерно через полчаса мы уже знали, что предпринять по делу Мамонова. Во-первых, наши оперативные мероприятия должны носить наступательный характер; во-вторых, все имеющиеся в нашем распоряжении силы и средства необходимо бросить на разоблачение возможного соучастника и обнаружение украденного; в-третьих, привлечь общественность к выявлению скупщиков краденого; в-четвертых, провести с Мамоновым разъяснительную работу по склонению его к выдаче соучастников и добровольному возврату украденного; в-пятых, используя возможности местной печати и радио, довести до сведения населения о задержании вора с помощью технических средств сигнализации; в-шестых, провести работу, которая по своему объему была бы под силу разве что всей милиции республики.
Гурин читал взахлеб, застенчиво поглядывая на нас. Эта застенчивость разительно отличала его от Остапа Бендера, знакомившего васюкинских любителей со своей шахматной программой.
Наконец он снял очки и предложил нам высказаться. Рат промямлил что-то насчет правильности общего направления, а я сказал, что сегодня все-таки понедельник.
Рат понял, кисло улыбнулся, а Гурин удивленно покосился на меня, и я объяснил, что вся неделя еще впереди и для планирования сроков исполнения это очень удобно. Кажется, он не совсем мне поверил, потому что сразу сказал:
— Ну, вы можете идти.
Завистливый взгляд Рата жег мне затылок, но я не оглянулся. Умение ладить с людьми в некоторых случаях его подводило.
ЛИЧНЫЙ СЫСК
До общежития можно добраться автобусом, но можно и пешком. Я решил, что пешком даже лучше. Появляться там в обеденный перерыв не хотелось, слишком много народу, а было только начало второго.
Декабрь, а в небе ни облачка, и теплое солнце лениво дремлет на своей верхотуре. Я люблю быструю ходьбу и могу запросто отмахать в таком темпе с полтора десятка километров. В это время у меня возникает странное чувство двойственности, будто идет кто-то другой, а я лишь сижу в нем и могу заниматься чем угодно: смотреть по сторонам, думать или просто отдыхать.
На этот раз я слушал музыку. Для этого мне даже транзистор не нужен. У меня все гораздо проще: стоит захотеть, и она уже звучит. Мысленно, конечно, зато по выбору, по настроению. Сейчас игралась вторая часть “Крейцеровой сонаты”. Сперва мелодию вел рояль, а скрипка аккомпанировала. Потом наступил момент перехода, которого всегда ждешь с наслаждением. Десятки раз слушал, и все равно мороз по коже, когда ту же мелодию начинает повторять скрипка. Точь-в-точь и совершенно по-своему. Это мое любимое место. Оно пробуждает уверенность в беспредельности прекрасного. И тогда легче быть сыщиком.
Вот и общежитие. Я не планировал свой поход на бумаге, но это вовсе не значит, что иду сюда наобум. Все-таки я не Варнике, а обычный выпускник юрфака с пятилетним стажем работы. Во-первых, мне нужен основательный предлог для вторжения, позволяющий познакомиться со всеми работниками общежития. Этот предлог в виде отпечатанной типографским способом фотографии уже разысканного преступника лежит в моем кармане. Во-вторых, мне нужно выяснить, кто из персонала работает по совместительству в соседних жилых домах. Пунктов не так уж много, склероза у меня нет, поэтому незачем переводить бумагу, у нас с ней и так туго.
Из каморки под лестницей высунулся дряхлый старик и спросил, куда я иду.
— К коменданту, — ответил я.
Он тут же исчез, потому что шипение чайника в каморке становилось угрожающим.
Здание пятиэтажное, но коменданты выше первого этажа никогда не забираются.
Откуда-то сверху доносится аккордеон, здесь же, внизу, звуки разнообразнее: бренчанье тара, стук домино и голоса, один громкий, другой приглушенный, в конце коридора. Подойдя к полуоткрытой двери с крупной надписью “КОМЕНДАНТ”, я различил слова: “Долго нам еще нюхать?! Я спрашиваю, долго нам еще нюхать?” — “Ну чего ты кричишь, Зюзин? Я ж заявку еще вчера послал”. Приглушенный голос принадлежал сидевшему за столом. По-видимому, это и был комендант.