комнатой. Новый гость оказался соседом, которому она была должна бушель кукурузного зерна, и он на запряженной быками повозке приехал забрать его. С чисто женской смекалкой и очарованием, она сказала ему:
— Вы же знаете, что мой муж ушел, и у меня нет дров. Вы не могли бы мне помочь в этом — хотя бы в качестве рождественского подарка?
Ну кто бы мог отказать женщине в такой мелочи? Сосед отправился за дровами, а она со смехом рассказала нам об этой ее маленькой хитрости. Мы спустились с чердака, и ушли в заднюю комнату, где стояли две кровати — большая и чуть поменьше. Четверо из нас спрятались под большой кроватью, а один уместился маленькой — вот такая случилась история — очень смешная, когда ты вспоминаешь ее, но в тот момент, отнюдь не казавшейся столь уж забавной.
Одна из моих компаньонов был невероятным храпуном. Стоило ему улечься, как он тут же начинал реветь, словно паровой двигатель. Как и все люди такого сорта, когда ему напоминали об этом, он упорно клялся, что за всю свою жизнь ни разу не всхрапнул! Какое-то время он считал, что мы его будим просто для того, чтобы пошутить над ним.
Я до сих пор полагаю, что именно он являлся источником повышенной опасности нашего обнаружения. Мы всегда шли гуськом, словно привидения, а наш ведущий шел впереди так далеко, как хватало нашей зоркости, чтобы хорошо видеть его. Всякий раз, когда он полагал, что видит нечто небезопасное, он поднимал руку, каждый шедший позади него передавал сигнал своему товарищу, а сам тихонько прятался за упавшее дерево или в кустах, ожидая там, пока не поступит команда идти дальше. Мы ступали очень осторожно, никто не кашлял, и не напрягал дыхание, чтобы что-то сказать. В течение дня нас часто прятали в очень посещаемых местах, всего в нескольких футах от дороги, а из-за покрывавшего его снега, мы не могли слышать шагов приближавшегося к нам человека.
Так вышло, что наш «музыкальный» товарищ лежал под маленькой кроватью, и через три минуты мы услышали его бодрый храп. Сначала мы пытались шепотом обратиться к нему, но с тем же успехом мы могли бы поговорить с Ниагарой. Если бы кто-то из нас подошел к нему, стоявший на крыльце сосед, наверняка увидел бы его через открытую дверь, но если бы мы этого не сделали, тогда нас бы обнаружили по храпу. Поэтому я стрелой пронесся по комнате, затем подполз к своему другу и удерживал его до тех пор, пока опасность не миновала.
Вечером леди сказала нам, что за один этот день она приняла столько гостей, сколько не принимала в течение всего прошедшего месяца, и тогда, в ночной тиши, мы отправились к нашему первому убежищу.
X. Вторник, 27-е декабря
Весь день просидели в амбаре. Потом нам принесли записку от наших старых товарищей-заключенных — капитана Уильяма Бутби — моряка из Филадельфии и м-ра Джона Мерсера — юниониста из Ньюберна, штат Северная Каролина, которые провели почти три года за решеткой. Теперь они прятались в амбаре, находившемся в двух милях от нас. Они сбежали из Солсбери двумя ночами позже нас, подкупив охранников восемьюстами долларами Конфедерации.
Тарстон сразу же присоединился к ним. Во время остальной части путешествия были ночи, когда мы путешествовали вместе и прятались тоже вместе, но в особо опасных местах мы снова разделялись на две группы, одна из которых опережала другую на 24 час — чем меньше группа, тем проще ей уйти от опасности.
Теперь, в первый раз со дня побега, у нас появилась вполне определенная надежда на то, что мы дойдем до позиций нашей армии. Но идти предстояло еще долго, и опасностей тоже было предостаточно. Мы читали ужасающий своим объемом список умерших, который я нес с собой из Солсбери, и много говорили об оставшихся на этом ожившем кладбище товарищах. Вспоминая, как искренне они страстно желали и молились за то, чтобы какой-нибудь разумный и заслуживающий доверия голос донес до Правительства и людей правду об их кошмарном состоянии, мы очень торжественно пообещали друг другу, что, если кто-либо из нас до того дня, когда он вновь обретет свою свободу и свой дом, он будет искренне и неустанно прилагать все свои усилия, чтобы привлечь внимание и сочувствие к несчастным и облегчить их страдания.
Здесь, возможно, не так уж неуместно будет отметить, что, достигнув Севера, прежде чем увидеть наши семьи или заняться какими-либо другими делами, мы поспешили в Вашингтон и сделали все, чтобы привлечь внимание властей и всех граждан страны к заключенным тюрьмы Солсбери. В течение многих недель, все, кто был жив — были обменены, но более пяти тысяч — свыше половины числа тех, кого привезли в Солсбери за пять последних месяцев — нашли свой покой на кладбище за пределами тюрьмы.
Эти пять тысяч могил верных юнионистов навсегда останутся ярчайшим свидетельством и вечным памятником жестокости мятежников и бесчеловечности Военного Министра Эдвина М. Стэнтона, который упорно и постоянно неуклонно отказывался обменивать этих заключенных на том основании, что мы не можем позволить себе отдать врагу крепких и здоровых людей в обмен на инвалидов и скелетов, да еще и воздерживались от принуждения мятежников к гуманному отношению к заключенным, поставив в точно такие же — с точки зрения справедливого возмездия — условия, точно такое же количество специально отобранных офицеров-мятежников, из числа тех, которых так много содержалось в наших государственных тюрьмах.
Сегодня, как обычно, мы встретились с очень многими горцами-юнионистами. Их бессознательная, можно сказать, слепая лояльность, во многом схожа с такой же нелояльностью некоторых восторженных мятежников. Они не говорили — «юнионист», или «сецессионист», но всегда своего политического соратника называли так: «Он — правильный человек» — то есть, крепкий в своей вере, и для которого нет других ответов на важнейший вопрос. Они не очень образованы, но начав говорить о Союзе, в их глазах вспыхивал чудесный огонь, а иногда они становились очень даже красноречивыми. Они не верят ни одному, напечатанному в газетах мятежников слову, только статьям из северных изданий, и всему тому, что способствует нашему Делу. Они думали, что федеральная армия не проиграла ни одной битвы. Они постоянно приговаривали — я сам это слышал:
— Соединенные Штаты могут взять Ричмонд в любой понравившийся им день. И они этого не сделали