среди отдаленных отрогов Аллеганских гор — столь верном идеям Союза, что мятежники называли его «старыми Соединенными Штатами». Подавляющее большинство горцев любого из южных штатов поддерживало Союз. В горных районах, где отсутствовал культ хлопка, негров почти не было, а где не было рабства, там и мятежников тоже не было. Слова Мильтона:
«Свобода — нимфа гор»[200],
истинны во всем мире.
Наши самоотверженные друзья принадлежали к многочисленной семье, занявшей целое поселение, раскинувшееся на много миль. Все они, казалось, приходились друг другу либо племянниками, либо кузенами или братьями, а седовласый патриарх — в свои семьдесят прямой и по-юношески подвижный, — в чьем амбаре мы жили — являлся и отцом, и дедушкой, и дядей каждому из них и главой всего семейства в целом. Он был твердым и непоколебимым юнионистом.
«Гвардия штата, — сказал он, — это, как правило, обычные граждане. Они иногда стреляют в тех, кто прячется, но вскоре после этого одного из них в одно прекрасное утро находят в лесу с дырой в голове! Я думаю, что в этом графстве скрываются тысячи молодых людей. Я всегда призывал их сражаться с гвардейцами и помогал им боеприпасами. Два или три раза здесь солдаты Ли охотились на рекрутов и дезертиров, вот тогда им приходилось бежать. Мой сын тоже в их числе, но они еще не ранили его. Я как-то недавно спросил его: „Неужели ты не убьешь кого-нибудь из них, если они придут за тобой?“ „Конечно, отец, — ответил он, — сложа руки я сидеть не буду!“ Я убежден, что он так и поступит, потому что за эти два года он никогда не ходил без своей винтовки, и в любой момент может сбить белку с вершины вон того дуба на холме».
Амбар стоял совсем недалеко от дороги и очень близко от дома очень симпатизировавшей мятежникам женщины. Опасность состояла в том, что любого входящего в амбар могли заметить либо она, либо игравшие во дворе ее дети.
Но сегодня у нас был настоящий день приемов. Я думаю, нас навестили не менее 50-ти человек. Мы слышали тихий скрип отворяющейся двери, легкий шорох осторожных шагов и тихий голос:
— Друзья, вы здесь?
Мы вылезали из сена и выходили к членам этой большой и дружественной семьи, которые приводили своих детей и других родственников, чтобы они могли посмотреть на янки. Потом следовал недолгий разговор — они неизменно спрашивали, могут ли они тоже сделать что-нибудь для нас, приглашали после наступления темноты посетить их дома, тепло и искренне желали нам успеха — так порывисто, с такой сердечной откровенностью! Мы были очень растроганы. Даже если бы мы были их собственными сыновьями или братьями, они бы не могли относиться к нам нежнее. Конечно, в это Рождество, состоялось немало более ярких встреч, чем наши, но я верен, что ни одна из них не проходила в атмосфере такой самоотверженной дружбы.
Среди наших гостей был и рекрут, который охранял нас в Солсбери. Еще тогда, в тюрьме, он — огромный и румяный, с великим трудом, пыхтеньем и кряхтеньем, подымался вверх по лестнице в нашу комнату. Потом он усаживался, осторожно оглядывался, чтобы убедиться, что кроме друзей тут никого нет, а потом жадно расспрашивал нас о Севере и самыми последними словами проклинал всех конфедератов.
Подозревая его в измене, мятежники решили отправить его в армию Ли. Но он заболел ревматизмом, и поэтому на шесть недель его отъезд в армию был отсрочен! Наконец, за день до отправки в Ричмонд, он получил разрешение хирурга посетить свой родной город. Испуская громкие и жалобные стоны, он с трудом заковылял по улице, но дойдя до ближайшего угла, он отбросил костыли, нырнул в лес и пешком отправился домой. Теперь он со смехом рассказывал нам эту историю, и очень хотел хоть как-то помочь нам.
Он смог дать мне пару своих больших сапог, поскольку мои изорвались полностью. Но в течение всего пути до позиций наших войск, острые камни, горы и пни заставляли меня еще семь раз поправлять и чинить свои сапоги. Двух суток такого путешествия не выдержала бы даже самая крепкая кожа самых толстых сапожных подошв.
Сегодня наши друзья принесли нам вдвое больше еды, как мы и хотели, и мы очень хорошо подкрепились. Уже после захода солнца, встревоженные слухами о том, что гвардия по тревоге поднята на ноги, они увезли нас в несколько миль отсюда в соседнее графство, в очень уединенный дом, в котором жили жена и дочери офицера армии Конфедерации. Там мы прекрасно переночевали в удобных кроватях.
IX. Понедельник, 26-е декабря
Наша хозяйка, миловидная дама тридцати пяти лет, была второй миссис Кэти Скаддер — истинное воплощение изящества. Ее простой бревенчатый дом с белоснежными занавесками, и украшавшими его стены недорогими гравюрами и вырезанными из газет картинками, был скромен, элегантен и уютен. Ее пять дочерей, все одетые в платья из домотканого полотна — сделанного собственными руками, потому им теперь все приходилось делать самим — красивые и опрятные — для невзыскательных мужских глаз казались облаченными в шелк и кашемир принцессами.
Выбор их дома в качестве тихого прибежищам оказался до нелепости неудачным. В этот день мы испытали
«…больше страхов и мучений,
Чем в женщине таится иль в войне»[201].
Но эти леди были так хладнокровны и столько раз доказали, что они готовы к любым неприятностям, что нам оставалось лишь восхищаться ими, не иначе.
Однажды рано утром, стоя в нескольких ярдах от крыльца, я заметил, как внезапно заполнив дверной проем своими юбками, в нем появились хозяйка и ее дочь — они знаками призывали меня уйти с открытого места. Конечно, я сразу же повиновался. Их окликала женщина с сомнительными политическими взглядами, но они сделали так, чтобы она не смотрела в сторону крыльца до тех пор, пока я не ушел.
По дороге поскакали несколько кавалерийских отрядов Конфедерации. Это были остатки армии Брекинриджа, которую недавно разгромили в горах, и теперь эти обломки шли в Вирджинию. Группа из 12-ти человек спешилась и вошла в дом. Он был одноэтажным, три большие комнаты последовательно переходили друг в друга. Но хозяйка принимала их на кухне, а мы прятались в самой крайней комнате на другом конце здания.
Затем залаяла собака. Последовав ее предложению, мы поднялись в кукурузохранилище, находившееся как раз над нашей