и правильным, а значит, таким, на который у человека должно быть право. Я соглашался, что это отважно, но куда скептичнее относился к вопросу о правильности, и это стало причиной напряжения в фильме: растущая уверенность Терри в справедливости его дела сталкивается с моей растущей неуверенностью при виде этой картины. А как же его родные и друзья? Я не мог не думать о них. И, уверен, не надо быть психологом, чтобы догадаться почему. Меня не оставляла мысль, что в конечном счете Терри хочет того же самого, – что это мы в скором времени поедем на такси сквозь снег в этот дом с видом на автомастерскую в угрюмом швейцарском промышленном районе. Я сказал ему: «Я готов для тебя на все, но, если придет этот момент, я не стану организовывать твой перелет в Швейцарию, чтобы ты там умер». Мы спорили, и в том числе, наверное, сильнее всего – в аэропорту Цюриха по дороге домой, уже после того, как стали свидетелями кончины Питера Смедли. Я говорил Терри, что он не жалеет тех, кто остается. Он ответил, что я его не понимаю. После посадки в Хитроу он отправился своей дорогой в Солсбери, а я – своей, в Уэмбли, на концерт Пола Уэллера, пытаясь думать о чем угодно другом.
Но, разумеется, эта сцена в клинике осталась в нашей памяти. Объявив о смерти Питера, медсестра открыла окно. Терри спросил, зачем. «Потому что я верю, что после смерти душа покидает тело, – и я ее выпускаю», – ответила она. Это произвело сильнейшее впечатление на Терри. Позже он уверился, что видел ту самую секунду, когда душа покинула тело Питера Смедли. Теперь он часто спрашивал меня: «Как думаешь, есть ли что-нибудь на другой стороне?» Для ясности: это не то же самое, что «обрести Бога». Когда заголовок газетной статьи намекнул, что Терри стал верующим, он счел необходимым опубликовать поправку: «Ходят слухи, будто я нашел Бога, – сказал он. – Что, по-моему, маловероятно, ведь мне и ключи трудно найти, а у их существования хотя бы есть эмпирическое доказательство». Но я осознал, что одной из целей Терри в поездке в Швейцарию было понять, можно ли превратить смерть в некий конструкт, в место, куда можно съездить. Съемки фильма принесли ему некий покой, усмирили страх. Достаточно было знать, что выбор есть, даже если он его никогда не сделает, и после Цюриха панический гнев из разговоров на эту тему ушел.
В вечер премьеры, в начале лета 2011 года, мы собрались смотреть фильм дома у матери Чарли Расселла на севере Лондона, где среди украшений было чучело индийского буйвола, когда-то принадлежавшее даме Берил Бейнбридж. Я не находил себе места, думая о том, как примут фильм. Задолго до премьеры – и задолго до того, как его вообще можно было посмотреть, – фильм BBC со сценой смерти уже успел спровоцировать скандальную передовицу Daily Mail. Мы с Терри в это время находились в Новой Зеландии – если точнее, в Матамате – и только что отлично провели день в Хоббитоне, о чем говорилось выше. Я заволновался, получив из дома новости о том, что газеты открыли сезон охоты на наш фильм, но Терри это совершенно не беспокоило. Заголовки типа «Пратчетт защищает документалку о суициде» его устраивали – даже были частью его кампании. И больше всего его в итоге обрадовало, что до показа на фильм пришло 750 жалоб, а после – в разы меньше. Терри счел это важным итогом. Признаком того, что мы все делаем правильно.
Мне в любом случае не стоило волноваться. Тогда мы впервые попробовали наблюдать за реакцией в реальном времени в соцсетях. На середине фильма я опасливо прокрутил «Твиттер». И невероятно: твит за твитом – положительная реакция, больше твита в секунду. Я крутил, останавливаясь наугад: все больше и больше позитива и уважения к Терри и фильму. Я еще раз пролистнул череду одобрений и остановил ленту указательным пальцем.
Бинго.
«Помощник Терри Пратчетта – полный дурень».
Ну, что ж. Фильм обсуждали в парламенте, он порождал бесчисленные статьи в прессе, заслужил высокие похвалы, получил награды BAFTA и Королевского общества телевидения, и международную «Эмми» в придачу. И все это время Терри оставался… ну… Терри.
– Вы ожидали, что сегодня выиграете? – спросили его в Лондоне на церемонии BAFTA, когда мы в галстуках-бабочках позировали со своим трофеем.
Классический вопрос телеинтервью, предполагающий ответ «нет».
– Я думал, у нас неплохие шансы, – ответил он.
И больше не задерживался. Для Терри был важен сам фильм. Мишура после церемонии? Уже не очень. Получив премию и исполнив свой пиар-долг, мы прошли к столу в компании личного звездного сопровождающего – Роба Брайдона. Не успели мы сесть – все очень голодные после долгого вечера, – как Терри уже решил, что увидел достаточно. «Вызывай машину», – сказал он. Все еще с золотой маской BAFTA в руках – удивительно тяжелой, доложу я вам, – я вышел из зала, а потом и из здания, нашел водителя, а затем вернулся, показав охране награду вместо пропуска. Подошел к столу, забрал автора – и Терри Пратчетт без особых церемоний отправился домой.
* * *
В те годы было много смерти. Слишком много. Но было и много жизни. Жизни величественно дерзкой и как никогда драгоценной. Причем немалая ее часть происходила в Ирландии.
В середине 2010 года доктор Дэвид Ллойд, декан по исследованиям в Тринити-колледже, позвонил Терри и предложил ему стать профессором.
Ох, дожил бы до этого момента директор Холтспурской начальной школы!
Наше знакомство с Дэвидом и Тринити завязалось еще в 2008‐м, когда колледж предложил Терри почетную докторскую степень. Он тогда вовсю писал «Незримых академиков» и уже обладал пятью почетными степенями, поэтому решил с ходу отказаться. Мы с Колином Смайтом, фанаты Ирландии в целом и ирландской литературы в частности, а Колин – еще и настоящий выпускник Тринити-колледжа, – были раздавлены. Он откажет колледжу Джонатана Свифта, Оскара Уайльда и Сэмюэла Беккета? Не в нашу смену. В следующие дни мы совместно проводили ничуть не завуалированную пропагандистскую кампанию, пока он не сдался.
И Терри об этом не пожалел. В 2008‐м перед церемонией мы втроем заселились в отель «Уэстин», и Терри отправился на встречу с Дэвидом Ллойдом – который, вопреки предрассудкам Терри насчет университетских деканов, оказался неожиданно молод. Более того, в университете его звали «малышом-деканом»[89]. В начале встречи, когда Терри спросил, где можно найти туалет, Дэвид проводил его в дом проректора неподалеку, по адресу Графтон-стрит, 1, – великолепный георгиански-палладианский таунхаус. Там Терри впервые увидел поистине поразительный туалет проректора – махину из викторианского фарфора с широким деревянным