Читать интересную книгу Время дня: ночь - Александр Беатов

Неожиданно следователь вскочил, подбежал к Сашке, схватил его за волосы и с особой яростью стал трясти и дёргать.

— Называй, сейчас же, сукин сын, свои явки! — кричал он. — Я тебя сгною в психбольнице! Что ты, думаешь, я шутки шучу? Я тебя, как Иисусика твоего распну, падло!.. — Он заматерился потоком ругательств, потом, наконец, перестав рвать Сашкины волосы, ударил его лбом по поверхности лакированного стола, добавил: — Посмотрю, что ты тогда запоёшь!.. — Снова вернулся на своё место, в который раз закурил.

— Вот я и говорю, — продолжал Саша, как ни в чём ни бывало, глядя в глаза следователю, — Хотя увидеть Его нельзя, но, ведь, это же не значит, что Его вовсе нет… Он есть. И это факт, от которого никуда не деться…

Юноша замолчал. Кагебэшник долго смотрел ему в глаза с каким-то тупым удивлением.

Вдруг он не выдержал взгляда, поворотил свои глаза вбок, и не глядя на Сашку, уже как-то по инерции, как заевшая пластинка, упавшим голосом повторил:

— Называй явки… С кем ездил? У кого останавливался? Кто звонил утром? Кто научил, что отвечать? Пиши все имена…

Более Саша не удостоил его никаким ответом.

Прошло минут пять полной тишины.

Докурив сигарету и посидев ещё несколько минут в безмолвии, Невмянов медленно поднялся, открыл дверь.

— Васнецов! — крикнул он. — Уведи!

Часа через два Сашку повели на допрос в третий раз. Он оказался в том же кабинете, где был утром, таком же накуренном. За столом находился начальник Отделения, игравший роль "добренького".

Он сказал, что сейчас Сашку отпустят домой, но перед этим — по закону — он обязан заполнить протокол.

И начальник стал быстро писать свидетельский протокол показаний Сашки по делу о краже. Он задавал вопросы, записывал ответы Сашки — то есть делал то, что следовало бы сделать в самом начале и чем следовало бы закончить… В конце протокола он записал:

"Имею крест и религиозные книги, занимаюсь радиотехникой, являюсь католиком-бабтистом[2]. Учусь на Подготовительных Курсах МГУ. Работаю во Дворце пионеров и школьников с детьми. Хожу в церковь и костёл."

— Прочти и напиши: "С моих слов записано верно" — подпись и дата! — приказал начальник.

Саша хотел было сказать, что некоторые сведения относятся скорее к его личной жизни, чем к делу о краже, но подумал о том, что он "засвечен" уже итак "по уши", — так что подпись его дела не изменит; да и, кроме того, пусть видят, подумал он, что он не скрывает своих убеждений и готов под ними расписаться.

И молча сделав это, он тем самым показал, что все попытки склонить его на сотрудничество в будущем будут тщетны.

— Подожди в коридоре! — сказал начальник, пряча протокол в столе. — Товарищ Невмянов хочет тебе кое-что сказать. — Он поднялся, обошёл вокруг Сашки и сам открыл перед ним дверь.

Оказавшись в ярко освещённом электрическим светом коридоре, хотя ещё и в здании милиции, но уже будучи свободным человеком, Саша почувствовал облегчение, глубоко вздохнул. Он прошёл к лестнице. Там было несколько стульев. Чувствуя утомление и усталость, он сел. Какие-то люди поднимались и спускались по лестнице, проходили мимо Сашки. На втором этаже находился паспортный стол, начинавший свою работу вечером. И те, что приходили сюда для оформления прописки, вряд ли подозревали, что в кабинетах, рядом, избивают ни в чём неповинных людей, а на первом этаже находится карцер, с нарами и клопами.

Сашка не заметил, как к нему подсел Невмянов.

— Ну, ладно, парень… — начал он, — Ты на меня зла не держи! Такая у меня работа.

Сашка молчал. Теперь ему более, чем раньше, было не о чем с ним разговаривать.

— Мой тебе совет: держи язык за зубами, что было. Не то будет хуже, — перешёл Невмянов на прежний галс. — С работы, я бы на твоём месте ушёл. С такими убеждениями работать в детском учреждении нельзя. Подумай об этом серьёзно. Люди, как ты, обычно идут в дворники, сам знаешь. Не говоря уже о высшем образовании. Тебе оно ни к чему… Ты меня понял?

Сашка презрительно молчал, не удосуживая преступника в законе ответом.

Наконец, тот понял, что больше не добьётся от парня ни единого слова, поднялся и пошёл прочь.

А Сашка, посидев ещё с пол минуты, встал и медленно побрёл к выходу. Когда он прошёл половину пролёта, на лестничной площадке его внимание привлекла знакомая фигура, с опозданием отвернувшаяся от Сашки лицом к окну.

Это было оно — лицо, без эмоций, которое когда-то, властно уставившись, говорило: "Ну, колись, падло!" — а затем потребовало отречься от своих слов; — лицо, без всякого сомнения, принадлежавшее стукачу Борису, из психбольницы. И находился он тут, по всей очевидности, для того, чтобы опознать Сашку.

"Вот зачем им нужно было, чтобы я задержался в коридоре!" — догадался он.

Саша прошёл мимо, остановился у окна дежурного, чтобы получить обратно свои вещи: часы, зачем-то надетые утром по инерции на руку, ремень от штанов. В дополнение ему даже выписали повестку.

— А печать? — спросил Сашка, взяв затёртый клочок бланка, с неразборчиво надписанной его фамилией.

— Ты, что, твою мать, парень, назад захотел?!.. — ругнулся в ответ милиционер. И Саша вспомнил его голос. Это был тот, кто, арестовывая его, спросил: "Небось всё под током?"

— Конечно! — ответил, как и раньше, Сашка и пошёл к выходу…

"Много ли советскому человеку нужно, чтобы испытать действительное счастье?" — думал он, отходя от здания участка. — "Одной бумаги, которую удастся выправить, когда она очень нужна — для получения квартиры, устройства на работу или для похорон… Какого-то клочка, с печатью и чей-то подписью, может быть достаточно, чтобы он испытал "чувство глубокого удовлетворения"… Генсеку Брежневу, обожавшему эту фразу, не понять такого блаженства… А если вдруг удастся советскому человеку получить ту нужную бумагу без проволочки, без фразы, ограничивающей её действие… Если справку выдадут ему с готовностью, поспешностью, любезностью, — что уж вовсе неправдоподобно, — то, выйдя из конторы, не впадёт ли "маленький человек" в эйфорию? Не подвинется ли умом? Не скажет ли жене, делясь радостью: "Это ж, какие, всё же, Нюра, у нас хорошие есть люди! Вот, если бы все такими были…" От простой бумажки, с печатью, он получит небывалый заряд энергии и вдохновения, который подвигнет его на трудовые подвиги и достижения!.. Однако, государство заботится о своих гражданах… Не нужно подвигов. Пусть лучше будут одни убытки… Только бы граждане не обезумели ненароком от избытка эмоций…"

И Сашка, всё ещё державший в руке повестку, разорвал её пополам…

Лёгкие клочки, подхваченные ветром, полетели под колёса проезжавшего трамвая, но как-то проскользнув под ними, понеслись через рельсы вдогонку "67-го" автобуса, шедшего в сторону "улицы Нагорной", и даже, может быть, к тому самому клубу, о котором так весело поёт Владимир Высоцкий… И Саше представилось, как ветер несёт их ещё дальше, через овраг, и под звуки гитары и хриплый голос барда выбрасывает на Севастопольский проспект… Ветер треплет повестку, и, пролетая мимо псих-диспансера, каждый клочок её разрывается ещё пополам и начинает множиться; и уже сотни тысяч повесток вылетают из окон диспансера и несутся по адресам; без помощи каких-либо почтальонов, сами собою, влетают в подъезды, залезают в почтовые ящики своих абонентов…

Неожиданный скрип тормозов разбудил заснувшего было на ходу парня.

Из окна высунулся водитель и что-то закричал, как будто по-английски. Сашка опешил, стал обходить автомобиль с дипломатическим номером сзади…

Что-то смутно вспомнилось: где он уже мог слышать сегодня английскую речь? Уж не сходит ли он понемногу с ума — после того, что с ним произошло? После всего, что было, едва успел глотнуть воздуха свободы — и чуть не погиб по глупой случайности…

Так и не вспомнив, когда и где он слышал английскую речь, Саша двинулся дальше. Ещё долго, целых минут двадцать, предстояло ему добираться до дома… Где был теперь его дом?.. Ему не хотелось возвращаться туда, откуда его увезли сегодня утром и где его предали собственные родители… И если бы он знал другое место, где можно было бы остаться и никогда больше не возвращаться назад, то он неминуемо направил бы свои стопы туда.

Смеркалось… Он медленно перешёл улицу Дмитрия Ульянова, миновал здание вытрезвителя, откуда доносилось пение какого-то не унывавшего пьяницы. А далее — мимо двенадцатиэтажных "башен", в одной из которых жил его школьный товарищ Лёня, тот самый, кого начали избивать много раньше Сашки другие подонки; тот самый его одноклассник, с которым на уроках географии Саша строил планы о том, как на самодельной подводной лодке они сбегут сначала в Финляндию, потом из Финляндии — в Швецию, а оттуда доберутся до далёкой Америки…

Миновав детскую поликлинику, Саша приблизился к дому. Не дойдя до своего этажа, он остановился у окна, сел на подоконник. Идти домой не хотелось. У него даже не было с собой ключей от квартиры. Надо было звонить в дверь, ждать пока откроют. Просидев на лестничной площадке с пол часа, он почувствовал, что если не заставит себя подняться, то заснёт прямо тут. Тяжело вздохнув, он медленно встал, приблизился к двери — единственному месту, куда, несмотря ни на что, он пока всё-таки ещё возвращался. Его правая рука потянулась к дверной ручке, а левая — к кнопке звонка. Кнопка оказалась на месте — звонок зазвонил, а ручки на двери не было — оторвали милиционеры.