— В конце концов, это приказ! Дай им осмотреть свою рану.
И добавил по-русски:
— Валять дурака.
Это выражение Лелек выучил в свое время — как дословный перевод, так и настоящее значение. Почему-то оно его весьма позабавило.
— Какой язык? — вскинул на меня любопытную рожу парень в черной коже. На Криимэ он говорил плохо, но, видать, интересовался.
— Язык одного из подразделений разведки, — словно нехотя, сожалея, что сболтнул, ответил я. Между прочим, чистая правда — в каком-нибудь ГРУ говорят именно по-русски.
Вполне удовлетворенный ответом, медикус приступил, наконец, к своим обязанностям. Зловещим своим кинжалом он весьма сноровисто разрезал повязки, причем ухитрился не задеть кожу — видать, виртуоз ножа. А потом тот, что постарше, принялся достаточно бесцеремонно вертеть Лелекову конечность. Тот шипел сквозь зубы, но помалкивал. Посовещавшись, оба эскулапа сошлись на чем-то. И обратились к Блакрис.
— Они говорят, сильное повреждение, надо шить и сращивать. Будет больно, поэтому твоего друга лучше на время усыпить, — кажется, ее несколько унижала роль переводчицы. Но, видать, лингвистических познаний Тюленя и Черношкурого не хватало, а других знатоков двух языков в кубрике не было. (То есть, Лелек, конечно, все понимал, но виду не подавал. Конспиратор).
— Ничего, выдержу. Не надо никакого сна, от него потом как вареный делаешься, — выдал он, наконец.
Черный понял, перевел Тюленю. Тот пожал плечами, кивнул.
— Уважать, — не вполне понятно прокомментировал решение Лелека Черный. И они приступили. Сайни положили на топчан, к которому подвинули (не без труда) еще один, призванный сыграть роль операционного стола. Лелекову руку вытянули в сторону. Оба лекаря с ногами взобрались на импровизированный стол и уселись по разные стороны от пострадавшей конечности. Убедились, что так им неудобно, и встали на колени, оттопырив к небу зады. Дальнейший процесс был совершенно от меня скрыт вышеупомянутыми частями тела. По комнате плыли какие-то острые едкие запахи, дымы, звякали инструменты. По требованию вислоусого Черный сбегал за источником света — цилиндром из матового стекла, светящимся изнутри. Потом еще за чем-то. Сайни сдавленно сипел, пару раз выругался и даже попытался дернуться, но Тюлень наступил ему коленом на плечо. Лелек взял себя в руки. Мне его почти не было видно — только впившуюся в столбик нар вторую кисть с ногтями, побелевшими от напряжения. А я сидел и пристально смотрел на все это, не в силах ему помочь. Блакрис пыталась пару раз заговорить со мной, но я — уже за гранью всех приличий — отмахивался. В конце концов, Лелек дернулся в последний раз — и откинулся назад. Рука на столбике разжалась и безвольно упала вниз. Я вскочил.
— Хорошо. Теперь — спать. Рука расти в себя, — успокаивал меня черношкурый. Тюлень молчал, и эмоций на его лице было немногим больше, чем на тюленьей морде. Но, кажется, он был доволен результатом. Они негромко посовещались с хозяйкой и вышли. А та обратилась ко мне весьма торжественно:
— Мои люди сделали то, о чем ты просил. Твой солдат, — ага, уже мой солдат, — был ранен нехорошим оружием. Уверена, что это дело рук Болотного, да примет его душу тьма.
Я не против, пусть примет. Хотя каковы местные представления о посмертии, честно говоря, до сих пор не знаю. Речь, меж тем, продолжалась.
— Я сделала даже больше, чем обещала. Если бы не искусство моих лекарей, он бы умер через день. Теперь же рука срастется, и очень скоро.
И вдруг — резкий слом и темпа, и манеры речи:
— Ну ладно, он — накрепко привязан к своей стране. Считает меня своим врагом, готов в глотку вцепиться. Но ты-то чего в эти раздоры лезешь? Ты же вообще человек без корней, я вижу. У тебя нет родины — ни тут, ни вообще.
Это она точно. Гражданин мира, блин, дите асфальта. Родился в одной стране, никуда не переезжал — и оказался в совершенно другой, с другим укладом и даже другим государственным языком. Впрочем, это все политическая лирика. К чему Блакрис гнет?
А гнула она явно к тому, чтобы переманить меня на свою сторону. Потому что тянуть из меня иномирные секреты клещами — это одно. А когда я их с охотой и на блюдечке подношу — совсем другое. И она, как тетка умная, это прекрасно понимала. Вот и обхаживала меня, как маманя — не желающего кушать кашку младенца.
— Ты уверен, что стал на нужную сторону? А почему? Ты же даже не знаешь, чего добивается вторая сторона. Тебе нарассказали про империю множество страшных сказок? Уверяю тебя, про Криимэ можно рассказать не меньше. Ты умный человек, и понимаешь, что когда идет война, происходит много всякого. А я даже не предлагаю тебе перейти на сторону Смарис. У меня своя, третья сторона.
Ну, наконец-то. Покойный Лелеков приятель оказался прав. А на меня полился поток рассуждений о том, что мир закоснел, что власть в нем захватили дураки и ретрограды, которые не дают… мешают… а вот она знает, как построить действительно справедливую страну, где тот, кто обладает знаниями и умениями, будет уважаем куда больше, чем толстосум или дворянин, у которого и заслуг-то — только происхождение. И так далее, и тому подобное.
Я слушал вполуха. Да, по-моему, Блакрис в моем внимании не нуждалась особо. Она пела — самозабвенно, как помесь соловья и политика. Видать, не было у нее тут благодарных слушателей. Не солдатне же, в самом деле, рассказывать о планах преобразования общества. Еще донесут…
А мне вдруг пришло в голову, что сочетание "неопределенного артикля" "бла" и корня "крыс" в ее имени ей очень подходит. Сам знаю, что дурное дело — цепляться к чужим именам, да еще и на другом языке. И что "крис" — это еще и какой-то малайский инструмент для отнятия жизни и ближнего. А вот ничего не смог с собой поделать и ухмыльнулся этой нехитрой лексической шуточке. По-моему, ораторша восприняла это как знак одобрения и согласия, потому что улыбнулась в ответ и сделала паузу, давая мне возможность вставить реплику.
Честно говоря, меня подмывало спросить: "Если вы такие классные, зачем ваши летающие гробы бомбили мирный город и, в частности, мой дом". Но я сдержался. Она, скорее всего, знает, кто я. Но ничего не говорит ни про университет, ни про Юлю. То ли держит ее в качестве козыря, то ли считает, что я сюда вообще случайно попал и не подозреваю, где дочка. За идиота меня принимает, что ли? Ладно, побудем идиотом. Но подыгрывать ей и говорить о том, какой у нее план замечательный, я не стал. Хотя было мне в этот момент, надо сказать, весьма неуютно. До души в пятках. Как-то привык я в последнее время, что в сложной ситуации рядом со мной Сайни. Он прикроет, вытащит, надает по морде, кому надо, объяснит, что к чему и почему. А теперь Лелек лежал безвольной куклой на своем топчанчике. Борода его равномерно поднималась и опадала в такт спокойному дыханию. Конечно, человеку после такой раны надо отлеживаться, набираться сил, будь он хоть трижды двужильный, дважды магически подкованный и на спецназовца ученый. Но мне-то, мне что делать сейчас — совсем одному в этом параноидальном замке с шизоидальной хозяйкой?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});